Александр Евдокимов - Правдивая странная ложь

Морщины исцарапали ёмкую гладь в глубине отражений и тронули ранками и лицо, и шею Ольги, украшая тёмные глазницы скульптурной строгостью, знавших и смех, и каприз, и поцелуи мужчин.

Зеркальное пространство ощупывало и осматривало её тело ладонями разных диафрагм… =

: утром – нервно —: – глаза, лицо, шея, лицо, глаза, зубы;

: днём – мимолётно —: – глаза, голова, грудь, спина, колготки, губы;

: вечером – медленно и печально —: – абрис, ноги, попка, плечи, грудь, живот, чубчик письки, попка, спинка, шея, грудь, соски, зубы, губы, глаза, абрис и…

Глаза, глаза, глаза…

Сквозь мякоть несуществующего бытия, вслед за глазами, ползли по её телу руки, примеряя силуэт, пришедший из света, к реальной – смуглой и стройной сорокалетней женщине…

Она игриво плескалась в плотном пространстве нереальной плоти, взбивая руками волосы и представляя себя то распутной, то больной и слабой, то сильфидной, а иногда, вдруг, начинала плести косичку…

– Старею…

Прозрачная тень рванулась в кристальном пространстве, и коснулась колен Ольги Андреевны, и приподняла воздушную ткань, и повернула плечо в одну сторону, потом в другую, – едва заметно улыбнулась, – резко сорвала… =

: и с себя;

: и с Оленьки;

: и, с пришедшей из света…

Сорвала мягкую ночную накидку: волосы ещё плавно падали вниз, рассыпаясь на обнаженных плечах, а она уже пристально смотрела на две маленькие дульки, всегда бледные от тенистого места.

Торшер лизнул теплом соски и нервная дрожь, – через спину, – кинулась в волосы, и через плечи – обронила холод на живот и, шевельнув кудри лоно, дрогнула в коленях. Ольга Андреевна ладонями приподняла груди немного вверх и нервно толкнула свои рёбрышки вздохом, чтобы выше задрать носы титек.

– Тряпочки… Всё уходит… грудь девичья… грудь матери и… всё уходит… тряпочки…

Объём отражения навалился на Ольгу как на собственную тень и она опустила руки, а зеркальный воск застыл перед ней профильным срезом, – женщина посмотрела на себя сбоку, где вместо упруго-острого излома, торшер огибал плоскую линию, увязая в мягкой коже и, лишь в нижней части живота, и в бёдрах жил тугим бронзовым блеском.

– Любимой мне не быть…

Ольга Андреевна оттолкнула себя и они обе рухнули на кровать.

– Поэтому они непостоянны. Коты мартовские!…

Каприз печальной краской скользнул по её лицу тоненьким горячим ручейком, и светло-грустная нить мулине зажглась покойным светом торшера.

– А время-то?!… где он опять…, – Ольга Андреевна встала быстро укуталась дымкой ночной рубашки и опять вошла в зеркало, где столкнулась с тихой улыбкой изнанки бытия и, соединяясь с этим пространством, изваяла своей плотью строгость лебяжьего нрава. – А сколько их, мною отвергнутых…

Она отвернулась от себя и раскинулась устало на кровати.

– Кроме одного отвергла всех! Дура… он не любит меня… хотя: ревнует же.. он просто эгоист! Боится, – рогатым станет! Да-да, это эгоизм в нём и не больше!… Неужели сучка завелась?! Это нас нужно под замком держать!… Нас!

Голос Ольги Андреевны был слегка прибавлен гирькой часов, – нескончаемым пульсом многоточий. Её волнение и воображение, рождённые полуночным часом, не углублялись, хотя и не угасали вопросами: она боялась измены мужа и думала об этом штрихами – без пошлостей.

Абрис мыслей и отражение Ольги, сумрачно теснившиеся на полированном шифоньере напротив, были равными: неясными, нечеткими, неровными…

!Её рука потянулась к торшеру и свет погас! —!Тьма и свет стали нервно сменять друг друга!

Выключатель щёлкал, а зрачки в её глазах не мигали…

– Да, нас надо… под замком! А они? Чего это я одна и одна?!… Нет, если работа, то… ладно, а если… Да-а… Вот лежал бы рядом… Какое счастье! – она улыбнулась и окутала себя тьмой!…

Она лежала, рассматривая искажённый собственный силуэт, и жалела, что не может разглядеть ни собственных глаз, ни женских линий в своём теле из-за мутной толщи лакированных досок многолетней старинной мебели.

Она смотрела на шкаф, как на пыльную картину и ненавидела «автора» данного произведения. Ненависть к нему родилась давно и жила иногда вечерами.

– Он боялся меня, – опять печально сказала Ольга Андреевна, подчиняясь пространству воображения. – Он моей красоты испугался. Откровений… Он рисовал мой портрет с моего отражения… Он испугался любви… Дурак! Ему только шахтеров рисовать, или железнодорожников…

Ольга улыбнулась и пожалела: отражение не приметило такую мелочь. В пролакированном пространстве рука скользнула к груди и она почувствовала в своих пальцах сосок… Полированная слизь потянулась к Ольге Андреевне теперь обеими руками: пальцы ласкали и грудь, и обжигали ноги…