Виктория Габриелян - Я поступила в университет (сборник)

Замдекана Бурастан Артемовна спускается к нам из деканата на втором этаже. Единственное лицо из администрации и преподавательского состава, которое я узнаю. Пока. Ее легкое платье прилипает к ногам синтетика или просто жарко. Первое сентября в Ереване – все еще летний день. Она машет нам всем руками, показывает жестами – нас не перекричать, – что нужно подниматься по лестнице на третий этаж. Мы двигаемся.

Лестницы на биофаке просторные, с белыми каменными ступенями, широкими деревянными перилами. На белых стенах на протяжении всех пролетов портреты местных выдающихся ученых со всеми регалиями и званиями. Это потом портреты уберут, вспомнят, что все они – коммунисты, а на стенах будут висеть страшные фотографии жертв сумгаитского и бакинского погромов. Но это потом. А пока из открытых окон доносится уличный шум, шелест листьев: между биофаком и центральным корпусом – скверик со скамейками и пулпулаком [1] Пулпулак – фонтанчик с питьевой водой. – место свиданий.

Мы заходим в большую аудиторию номер 303. Огромные полукруглые окна от пола до потолка, амфитеатр скамей, взрастивших не одно поколение биологов, невысокая сцена, трибуна. Огромная, поцарапанная мелом учебная доска во всю стену. Над доской – «Добро пожаловать»: комитет комсомола подготовился к встрече первокурсников. На сцене за столами в несколько рядов – преподавательский состав. Большинство мужчины.

В аудитории – весь факультет. Кто со старших курсов – позади, чем старше, тем дальше. Три ряда первых парт оставлены для ста новичков. Старшекурсницы еле удостаивают нас взглядом. Старшекурсники – наоборот – разглядывают, оценивают пополнение. Красивы ли девушки или так себе, можно не напрягаться.

В партах, на скамьях выдавлены, вытесаны, вырезаны «на века» надписи на трех языках: армянская вязь переплетается с русскими и английскими словами. И латынь. Биофак же – куда без латыни. Я кладу свою сумочку в парту и замечаю сначала кучу огромных восклицательных знаков – кто-то писал в порыве чувств, а потом и саму надпись: «Lennon Forever!» Ну да, Джон Леннон погиб. А Виктор Цой пока жив. Наверное, учится в школе. Армянскую надпись «Цахик» (цветок) – имя девушки, скорей всего, пересекает русско-английская «Good bye, Америка!». Бутусов и «Машина времени» – наше всё. «Гуд бай, Америка, где я не буду никогда». Я, конечно, еще не знаю, что буду жить в Америке. А пока моя сумочка лежит в этой парте.

Гул стоит в зале такой, что не слышно декана, он взял слово. Поздравляет нас. Бурастан Артемовна привстала – все замолкли, даже старшекурсники под потолком. А на потолке – три огромные хрустальные люстры, несмотря на светлое сентябрьское утро, сверкают огнями. Мы еле помещаемся на длинных скамьях. С одной стороны – Арина, с другой – Нана, мы познакомились, сдавая вступительные экзамены. Я счастлива, что мы все поступили! Мы сжимаем друг другу руки, еще не зная, что много лет будем рядом «в горе и радости, в здоровье и болезни, пока смерть не разлучит нас». С одной уже разлучила.

Я волнуюсь, сейчас меня вызовут для вручения студенческого билета. Почему-то на мгновенье я перестаю слышать то, что происходит в зале, глаза затуманиваются, картинка расплывается, вижу себя как бы со стороны: со мной такое бывает в минуты сильных переживаний. На автопилоте я иду к сцене, получаю свой билет. Декан пожимает руку, улыбается и добавляет несколько теплых слов помимо протокола: «Очень рад!» Я знаю, почему: мы с его сыном школьные друзья. Но поступать декан мне не помогал. Знал, что сама справлюсь.

Зато несколько секунд задержки на сцене дали другим возможность меня лучше разглядеть. Один из них – третьекурсник Миша. И в этом моем «размытом» состоянии мы случайно встречаемся глазами. Укол в сердце, всё, как в замедленной съемке, отпечатывается в памяти на десятилетия. «Симпатичная», – думает он. «Симпатичный!» – думаю я и прихожу в себя.

Миша и я еще не знаем, что любовь и смерть свяжут нас навсегда. И нет в этих словах никакого пафоса. Любовь, потому что мы молоды, горячи, мы интересны друг другу, нам хорошо и весело вдвоем, у нас планы на сто лет вперед, у нас маленькая дочка, карьера, совместные эксперименты и диссертация… А смерть, потому что всё в один миг оборвется, и Миша уйдет навсегда. В обычную жаркую августовскую ночь уйдет, громко хлопнув дверью, ни с кем не попрощавшись. Навсегда. Безвозвратно, повергнув всех в шок. Он умер, как жил. Торопясь все узнать, не считаясь с правилами, не прогибаясь и не уступая ни пяди своей свободы.