Игорь Родин - Мартовский заяц, или Записки мальчика индиго

Дед этот был весьма интересной личностью. Как, впрочем, и его предки. Его мать, баба Дуня, всю жизнь прожила на Кузнецком мосту в огромной квартире и была славна тем, что ни дня в своей жизни не работала. Умерла она, не дожив до ста лет каких-то полтора года, и я, помнится, несколько раз даже был в «кунсткамере» у этого обломка давно ушедшей эпохи. Дом ее был заполнен какими-то древними сундуками, шкафами, пузатыми комодами и прочей антикварной рухлядью. Сходное впечатление на меня произвел разве еще дом-музей знаменитого художника Васнецова, построенный в виде старинной избушки и напоминающий обиталище сказочной Бабы Яги. Сама бабка ходила в каком-то старомодном длинном платье с воротничком-стойкой и бархатным корсажем, которое я про себя тут же обозвал «душегрейкой».

Последних три-четыре года жизни бабка пребывала в жестоком маразме, и потомки по очереди сплавляли ее друг другу на предмет присмотра и общего попечения. Трудно было представить, что в начале века эта безумная старуха, неуклонно утрачивающая не только остатки разума, но и навыки самообслуживания, была цветущей девицей (по моим подсчетам в 1900 году ей было чуть меньше двадцати), из богатой московской дворянской фамилии, и за ней табунами увивались кавалеры, а какие-то офицеры из-за нее даже устраивали дуэль на саблях. У меня в то время представление о дуэлях полностью исчерпывались мрачноватой историей о Пушкине и Дантесе. Но я точно помнил, что они стреляли друг в друга из пистолетов. С саблей же в моем сознании был прочно связан Василий Иванович Чапаев. Как можно на саблях устраивать дуэль, я не мог себе представить. В конечном итоге я сочинил такую картинку: два дюжих усача, в папахах и бурках, стоят друг против друга, а потом с криками «ура!» бросаются на противника и что есть силы начинают молотить его саблей. Так это было, или как-то по-другому, бабка не уточняла. Видимо, ей было не до таких пустяков. Она с нескрываемым апломбом и самоуверенностью рассказывала, как в Большом театре собственноручно отлупила «по мордасам» одного чиновника веером за то, что он не вовремя пододвинул ей стул. Она живописала свои «выезды» на театральные премьеры и балы, которые устраивались у московского генерал-губернатора, гулянья на Красной площади и масленичные катания где-то у Новодевичьего монастыря. «А вечером мы обычно ездили кататься на тройке по Кузнецкому, Китай-городу и Тверской! И из-под копыт только прохожие – туда-сюда, туда-сюда!» – делая широкий жест сухой рукой, разглагольствовала бабка в кругу семьи, предаваясь приятным воспоминаниям. Я все эти рассказы слушал, раскрыв рот, едва ли понимая половину из того, о чем говорилось. Своих детей, не говоря уж о более отдаленных потомках, бабка считала плебеями, так как отец их был «плебейского рода». Дело в том, что после скандальной истории с сыном московского мануфактурщика-миллионщика, который удрал с чужими деньгами за границу, бабка вышла замуж за владельца нескольких ателье и магазинов готового платья господина Уткина. Уткин этот был богачом в первом поколении и еще совсем недавно сам кроил шинели и костюмы из материала заказчика. Довольно быстро он сколотил капиталец и резво покатил в гору, словно беспородный коняга, по прихоти судьбы попавший в одну упряжь с чистокровными рысаками и изо всех сил старающийся доказать, что и он чего-то да стоит. Однако минуло совсем немного времени, и грянула революция. Все ателье и магазины господина Уткина в одночасье были национализированы. Но не зря пройдошливый портной сумел в свое время самостоятельно выбиться «из грязи в князи». Он не стал убиваться по отнятому добру, а, уловив новую конъюнктуру, тут же пристроился шить шинели и прочее обмундирование высшим советским чиновникам и командирам, справедливо решив, что хорошо сшитая вещь нужна при любой власти. Сам Семен Михайлович Буденный и Клемент Ефремович Ворошилов дарили своим присутствием хит рого портняжку. Даже, страшно сказать, один раз от самого Льва Троцкого приходили делать заказ. Скоро удивительным образом почти все ателье и магазины вернулись товарищу Уткину, только теперь в виде государственной собственности, которой он был поставлен управлять. К слову сказать, роскошная супруга товарища Уткина даже во времена военного коммунизма и всеобщей разрухи не оставила своей привычки разъезжать на тройке по Кузнецкому и жить так, словно никакой революции не было в помине.

Признаться, бабка эта производила на меня странное впечатление. Настолько странное, что считаю своим долгом попытаться его объяснить.