Татьяна Д'Баржак - Я лежала на стене…

– Если сразу на госпитализацию, то ждите с вещами у 1-го окна, а если за направлением, то в общую очередь, – сообщила мне общая очередь. Те, кто были с вещами, говорить, видимо, уже не могли. По периметру небольшой комнаты – регистратуры были раскиданы не первой свежести стулья, я полусела на один из них. Стояла тишина. Сидели робкие люди, волнение росло. Все чего-то ждали. Может, исцеления, может, помощи, может, надежды или ничего.

– А почему не дают направления? – робко задаю вопрос никому и как бы всем.

– Потому что еще не забрали тех, кого сегодня должны взять, – ответил никто. Вопрос «а куда забрать?» повис в воздухе, так и не дойдя до ушей сидящих, так как в этот момент вдруг влетела она (по-видимому, которая забирает), но влетела не на крыльях любви, а на большой скорости, мощно, как необъятный белый пароход.

– Те, кого сейчас забираем, готовы? – гаркнула она.

– Готовы… – проскрипело несколько голосов.

– Документы с собой? Правила читали?

Оказалось, что правила читали не все. Тут те, кого забирали, и те, кого могли забрать в любой момент, бросились к «Правилам». На листке из школьной тетради с неровными краями мерзким почерком были написаны еще более мерзкие слова:

«Больным обязательно при себе иметь:

1. Туалетную бумагу.

2. Домашний халат.

3. Полотенце.

4. Кружку, ложку и тарелку (железные).

В больнице ничего нет. Вилки и ножи не брать».

«Котелок тоже, наверно, не понадобится», – пронеслось в голове.

И вот, наконец, я робко стучу в дверь кабинета врача, где мы должны обменяться направлениями.

– Заходите, – гнусаво протянула врач. Я вошла.

Стол, стул, окно, пол. Врача я не увидела, за столом сидела девица, похожая на серую мышь, лицо которой не несло даже далекого отпечатка медицинского образования. А может, этот светло-серого цвета кабинет стер весь медицинский налет с ее лица. Но зато теперь они очень гармонировали друг с другом, дополняли – мышь кабинет и наоборот.

Ей было там хорошо. Мне – плохо. Быстро окинув взором мой свитер, серьги и кольцо, она выдавила: «Фамилия?» Моя история болезни лежала перед ней на столе.

– Я с направлением, – забеспокоилась я, роясь в своей сумке.

– У нас свое направление! – уже не глядя на меня, ответила девица.

– Вы у нас лежали? Вопрос был задан тоном цвета льда.

– Да, лет восемь-десять назад.

Моя карта продолжала лежать на столе, раскрытая на той же странице.

– Время года?

Заданный вопрос был сложен для меня, так как иногда я не помню даже события текущего дня. А какое время года было 10 лет назад, мог помнить человек, который бы никогда сюда не пришел. Это показалось мне глупой и неуместной шуткой. И чтобы не затягивать неловкую паузу, я сказала: «Не помню».

– Весна, лето, осень, зима? – рявкнула она, вероятно подумав, что я не помню названий времен года.

– Не знаю, – совсем потухла я.

– А в каком отделении вы были, хоть это-то вы помните? – скривила она красные жирные губы.

– Нет, не помню, – еле вымолвила я, вытянув свои бледные искусанные губы в нитку.

– Ну и на что же вы жалуетесь? – с раздражением спросила она.

Внезапно в комнате стало дико холодно. Я поняла, что мой рассказ не коснется не только ее безразличного сердца, но и не дойдет даже до барабанных перепонок. Лаконично свернув всю свою боль и болезнь в одну короткую фразу, я пытаюсь вызвать жалость к себе: «Мне надо помочь пережить стресс».

– Какой же это у вас стресс? – прищурилась врачиха.

– Личный.

– У вас всех личные стрессы, я спрашиваю конкретно, – зашипела она.

– Конкретно? Личный, – еле пропищала я.

– Бедственное положение в Мозамбике – это тоже личный стресс, – показала она остроту своего ума. «Наверно, тогда бы к ней приехали из Мозамбика, – подумала я. – Хотя вряд ли».

– Так какой же? – продолжала допрос претендующая на врача.

– Личный, но не мозамбичный, – вдруг неожиданно выдохнула я.

– Личный… Вот кошка лапы себе прищемит, это тоже личная трагедия, – не унималась «гордость психиатрии». (Вероятно для кошки – в первую очередь, пронеслось у меня в голове). Но я молчала…

– Что, будем молчать? – ее глаза ослепили меня, как лампа, которой не было на столе.

– Стрессы бывают в семье и на работе, так вот у меня в семье, – выдала я, как на допросе. Ее глаза немного смягчились.

– Это хорошо, – успокоилась она, – а какой именно семейный стресс? Она старалась подкрасться поближе, как хищник к ничего не подозревающей добыче. Мое молчание вывело ее из состояния, которое должно было называться «врачом». Она быстро встала. Допрос был окончен. Я автоматически встала тоже.