Елена Кожева - Загляни в глаза тоске!

***

Какие-то грязные потеки на стенах. Здесь холодно, сыро, как в подземелье. Возможно, это и есть подземелье, где место нелюдям, фрикам, монстрам. Я – фрик, я – монстр. Не знаю, долго еще выдержит мой мозг человеческое общество.

Сегодня притащилась фея. Я никогда раньше их не встречала наяву, а тут вдруг увидела. Интересно, чтобы ее сделать, люди занимались обычным сексом, или употребляли какой-нибудь особый наркотик? Их экстаз, должно быть, совпал с парадом планет, или извержением ранее дремлющего вулкана.

Ей двадцать. У нее белые, как лепестки лилии, волосы, но они сверкают на солнце и льют свет вокруг, на предметы, стены, пол, на меня. Я слепну от этого сияния. Настя. Ей всего двадцать. Что-то произошло в мире, когда она вошла.

Здесь я прячусь от красоты и света. Кто-то до меня употреблял здесь запрещенные препараты, пил, спал, сношался, извергал из себя немыслимый химический сплав. Я здесь одна. Мысли текут стройно, и не хочется слез.

Где-то есть город. В нем стоит лето, стоит прочно, опираясь зелёными столбами о раскаленный асфальт. Пение птиц слишком ранит мой слух, как и усиленные рассветом гудки машин. Из синего неба на город льются потоки счастья. Кто-то, возможно, наберет себе полные пригоршни. Мне – ни к чему.

Мой ежедневный побег из рая должен хоть на время ослабить боль и желание выйти из окна. О, как искушает, мня шестнадцатиэтажка напротив! От летнего цветения есть только одна польза: из-за разросшихся зарослей боярышника не так видны дома.

Я лгу. Много. Моя причёска – ложь, мои одежды – сплошное вранье. Моя пища – черт знает, что такое, ложь, и просто сырье для переработки. Не может быть это правдой. Это – мой образ, маскировка, попытка укрыться. Хочу смерти, зову ее, тащу ее за тощую задницу из неправдоподобного мира ночи, но она упирается, потому что подчиняется не мне, а кому-то еще. Кто-то более сильный и красивый, успешный и честный управляет ей.

Спина совсем замерзла, ноги отсырели. На часах– полдень: закончился обеденный перерыв. Сбесились стрелки, что ли?! Я ведь только что пришла сюда. Будут искать, скажут, Лидия впервые умудрилась опоздать. Наверное, у нее что-то случилось.

Приду сюда еще. Не могу дождаться вечера. Он принесет покой, тишину, сон. Главное, не заснуть здесь. Смерть, конечно, придет за мной именно сюда, но мне бы хотелось избежать страха в довесок к собственному исчезновению.

Может быть, черная тварь с косой не хочет забирать меня из-за этого малодушного отказа от страха? Возможно, он – ее вечный спутник, союзник, возлюбленный? Попробую понять, и, если это окажется правдой, и смерти нет без чувства ужаса, я смирюсь и впущу в себя их обоих.

Но мне пора.

Я выбираюсь на горячую улицу. Потоками струятся машины и люди. Лица, вперемешку4 с мордами. Счастье вперемешку мл слезами. Маски, маски, маски. Улыбка, а мод ней – брошенная девушка. Дорогие духи, а под ними – содержанка, навечно лишенная любви и чести. Мужчины, женщины, кто-то без кого-то…

Я читаю на лицах. Их никого нет в реальности. Все все себе придумали, живут надеждами, мечтами, сексом, страхом, одержимостью. Все одержимы, и все не существуют на самом деле. И я не существую.

Город грехов. О, это точное название, и подходит оно к каждому скоплению каменных построек, прорезанных автострадами, утыканных деревьями.

Здесь не бывает покоя душам. Здесь лгут, болеют, любят, страдают, желают. Я задыхаюсь в этой мути! Выпустите меня!

4

– Ты дура, что ли?! – яростным шепотом прокричала Лидия, едва захлопнулась дверь лаборатории. – Регион с населением около двухсот тысяч мог запросто свалиться замертво! Ты чего, ч сума, что ли, сошла?! Я тысячу раз тебе повторила, что именно это соединение недопустимо ни в какой пропорции! Это – яд, твою мать! – голос сорвался, и она со всей силы треснула ладонью по стене. – Настя, ты хоть слышишь, что я говорю?!

Глядя на вздувшиеся вены, избороздившие лоб наставницы, ее взлохмаченные, влажные от пота волосы, посеревшее лицо, тусклые губы в пене, Настя застыла, как мышь перед коршуном. Говорить она не могла; осознание своей чудовищной ошибки катило на нее, все разгоняясь, громадным грузовиком, потерявшим управление на крутом склоне.

– Твою мать! – простонала Лидия, отделяясь от стены. Ее движения по комнате напоминали дерганные шаги игрушки с садящейся батарейкой. – Почему я слышу такое в свой адрес? Почему я, ни разу не допустившая подобной ошибки даже в молодости, сейчас слышу такое? Лидия Ивановна, у вас допуск стоит, а в воде яд! – передразнила она говор Киры Витальевны. – Какой, к хренам, допуск?! – рявкнула она, тут же испуганно замолчала, оглянувшись на дверь