Татьяна Войнич - Мерцание. #чтобы знала ты, я есть

Если бы они видели себя со стороны. Паноптикум. Те, кто всегда откладывают «про запас», не покупают, а «достают» все в магазинах, моют пакеты от молока и сушат их, жирные, над плитой или в сушке для посуды.

Откладывают старые вещи «на будущее», а потом из этого барахла – вытягивают свое будущее. Или роются на балконе, среди рухляди, до конца так и не решив, что же из этого станет их «будущим». Из рухляди – невозможно построить хорошего будущего.

Вообще, все нужно делать вовремя, а не в прошлом или в будущем.

Маленькие квартирки, маленькие дачи 6 соток, маленькие люди.

Застолья тех лет.

Все праздники отмечали одинаково: гости и хозяева – ели и пили так, как будто это в последний раз. Гости – всегда одни и те же. Много было среди гостей – «компанейских», они обычно подваливали, сипло дыша винным перегаром, когда тебе 5, и ты играешь под столом, чтобы поинтересоваться «как дела». Но они, почему то, из раза в раз, не могли запомнить даже самого простого – твоего имени.

Были и «заводчане», те кто работали на заводах. У них так вообще – праздник каждый день. Ели на газете, нескончаемой чередой – неслись собутыльники, ссоры с женой, уход в ночь, обзвон женой моргов-больниц, примирения, выяснения «кто виноват», побои, жалость, возможно даже болезнь. И так по кругу, день сурка.

На полках, в коллекции паноптикума, присутствовали люди с психологией бедных. Яркие примеры бережливости от основоположников СССР. Они протирали мебель и все бытовые приборы раз в два дня, ведь эти вещи должны были прослужить как минимум лет 40. Тщательно протирались холодильник, стиральная машина «Сибирь» – совковое инженерное ноу хау. На «Сибири» было легче умереть, чем постирать. Помнится, мама обеими руками держала эту машину веса 150 кг, когда центрифуга отжимала белье, потому что, иначе, машина прыгала по всей квартире и могла повредить протертую чистую мебель. От грохота центрифуги – «стенка» в комнате, звенела и дребезжала стеклом.

Самой загадочной частью жизни людей СССР – было «консервирование» (читать шепотом). Что в голове у этих людей? «Вот я протираю холодильник, с треснувшим пластиком на дверце (он еще послужит!), его еще можно размораживать и размораживать! По полдня. Я его еще буду размораживать, когда мне стукнет 80…. мой конец не так близко».

Я не могу есть огурцы, боюсь консервированных банок. Есть ощущение, что в них законсервировано время, души, стремления, полет.

Скучно в мире, где «нет денег – плохо, есть деньги – еще хуже». Это как «ой, нет пойдем подожди» – компьютер зависает от таких команд.

А как же страсть? Когда ты открыто радуешься миру, даже когда его ветер обрывает мясо с костей, но острота мыслей и чувств не запотела мутной слизью.

Мы должны быть способны пропускать Мир через себя.

Мир бывает отвратительным, он уже давно перерезал себе вены, но до сих пор жив. Застыл в агонии, в этой нелепой позе эмбриона. Цой, слышишь? Мир – все еще здесь, он никуда не делся.

Я сижу под защитой стеклянного дна бассейна, и наблюдаю за агонией Мира, до меня доносятся лишь глухие удары.

Я мифический Беп Карароти, сижу тихой ночью в степи и неотрывно смотрю в звездное небо, и тоска кругом, от неба до земли, и я жду…

Лето 1990 г. Солнечногорск.

В зоне отдыха, на третьем этаже санатория, она небрежно развалилась в кресле, раздраженно сверкая глазами. В наушниках играл «Электроклуб».

«Юля пошли туда, Юля пошли сюда, Юля не ленись, Юля подъем»… И это – в каникулы, в семь утра по московскому времени.

Отец ни оставлял Юльку ни на минуту. «Взялся» за нее, как он это называл. То есть, в свой очередной не долгий отпуск, взялся за ее воспитание, как и обещал матери. Дело в том, что дочь была домашней примерной девочкой, но отец считал, что ее надо развивать, прививать навыки активного отдыха, закалять хилое здоровье, ведь все основное время они живут на севере, и это «может плохо отразиться на ребенке». Он купил Юле футбольный мяч, когда ей было 7 лет. Вообще, он хотел, чтоб у него был сын, поэтому, когда дочери исполнилось 6 – он купил ей футбольный мяч. Юля считала, что не виновата, что им приходится жить на севере, север вообще ей нравился, кто видел тундру – сразу влюбляется и хочет туда вернуться.

В конце июня, они с отцом приехали по путевке в военный санаторий, под Москву. Казалось бы, вот он – отдых! – начало заслуженных каникул, экзамены сданы. Но с отцом, военным офицером, привыкшим командовать подчиненными матросами, такое не прокатывало. Отец всегда был в напряжении, в тонусе, в ожидании вызова на службу, на вахту. Он установил свой режим каникул. Теперь, вместо того, чтобы нежиться в постели, Юля подрывалась по команде в 7 утра, хватала полотенце, и по примеру отца, мчалась к бассейну, как будто, бассейн мог высохнуть от московской июньской «жары», если промедлить хоть секунду. «Жара» – это утром максимум +15. Вот матери – всегда было все равно, чем Юля занимается, главное – вечером дома, поела, уроки сделала, читает, молчит, с разговорами не лезет, на кухню не заходит, когда взрослые курят.