Ирина Емельянова - Дитя зимы. И другие рассказы

К экзаменам я была допущена, документы приняли, Николай Алексеевич Лебедев, красивый вальяжный человек средних лет, эстет и тонкий ценитель кино, приветливо улыбался мне, уверял, что все будет хорошо. Вся комиссия – и Туркин, и Лебедев, и набиравший курс Габрилович – была настроена очень доброжелательно, ведь они так любили Пастернака! Это был кумир их молодости, обожаемый поэт. Они хотели пойти ему навстречу.

Но на экзаменах я провалилась. Их было три. Рецензия на фильм, этюд и собеседование (устный). Показали последний фильм Пудовкина «Возвращение Василия Бортникова».

Конечно, Всеволод Пудовкин – великий мастер, классик советского кино. Но что он мог снять в 1952 году? По роману лауреата Сталинской премии Галины Николаевой «Жатва»? (Кстати, той самой женщины «не злой и не жестокой», как она писала о себе, но которой «достало бы мужества всадить пулю в затылок предателю». Речь шла о Б.Л. Пастернаке и его преступлении – романе «Доктор Живаго». Но это все было потом.) Конечно, это не были «Кубанские казаки» – была показана разоренная деревня, пьянство, колхоз «Первомайский» лежал в руинах, одни бабы. Но вернувшийся с войны Василий поднимает колхоз, он становится передовым, колхозники начинают получать трудодни, строят МТС, протрезвевшие пьяницы перевыполняют план… Наверное, были там и блестящие актерские работы (кстати, тот же самый Лукьянов, герой «Кубанских казаков», играл роль Василия), и режиссерское мастерство, и необыкновенные «планы». Но я, маленький сноб, увидела только очередную «агитку», тоска охватила от «севооборотов», «надоев», сеялок и молотилок. Меня потом упрекнули, что не оценила грандиозный апофеоз – уже вернувшийся (в полном смысле – и в деревню, и в семью) Василий любуется величественным закатом над «станом животноводства», какой, мол, глубокий в этом кадре смысл! Получила я за свою рецензию тройку, низший балл. Но проходимый.

На втором экзамене (этюд) прочитали начало романа Леонида Леонова «Русский лес». (Также получивший Сталинскую премию, в то время уже Ленинскую.) От своей верной наставницы (Инессы), которая всегда была в курсе литературных новинок, я знала, что этот роман – подлый, разоблачавший скрытых вредителей, членов некоей антисоветской группы «Молодая Россия», но в то же время – первый «экологический», против вырубки лесов. Но дело было, конечно, не в моем отношении к роману. Нам прочитали начало – приезд в Москву девушки из далекой глубинки, как она теряется на огромном шумном вокзале. Но сколько комедий начиналось именно с приезда провинциалок в большой город! Все это было крайне банально – Поля (так звали девушку) не знает, что такое такси, как сесть в трамвай, теряет свои смешные котомки с курами, не с того конца ест мороженое… Мы должны были этот эпизод разбить на кадры. Не хочется вспоминать, на какие кадры «разбила» я эту прозу – там были и куры, и мороженое, и растрепанные косички… Не смешно и глупо. Но тоже получила «проходной» балл – тройку.

Устный экзамен, собеседование. Сидишь перед большим столом, на котором разложены, изображениями вниз, разные открытки. Сначала беседа: почему решили посвятить себя кино, какой любимый фильм, что собираетесь писать. Потом попросили взять со стола любую открытку и по-режиссерски описать, что же там изображено, что за «кадр». Тут мне не повезло. Беру открытку: «Допрос коммунистов» Бориса Иогансона (также лауреата Сталинской премии за эту картину). Выигрывая время, долго-долго разглядываю.

– Гм… Это, видимо, гражданская война… Белые офицеры допрашивают коммунистов. Но разве тогда были коммунисты? Ведь были большевики, комиссары.

– Это неважно. Освещение, композиция?

– Это ночь. Офицеры уже пьяны, под стулом полковника бутылки. Композиция очень удачная: белогвардейцы как бы загнаны в угол, а комиссары на переднем плане, они как бы наступают, видно, что уверены в победе… Только ведь это ночной допрос, их могут расстрелять, а лицо у мужчины как с плаката про пятилетний план, слишком веселое, гм… мне кажется, неудачно… И уж слишком зверское выражение у казачьего офицера, как карикатура. А главный белогвардеец дан со спины, это смелое решение… (еще что-то мямлю).

– Разговор между ними? Набросайте диалог.

Я молчу.

– Хорошо, идите.

На другой день я нашла себя в списке «не допущенных к дальнейшим испытаниям». Сидела в коридоре между войлочными рулонами, плакала. В те годы провалиться на экзаменах в институт считалось несмываемым позором, ты превращалась в парию, многие, провалившиеся в престижные вузы, спешно бежали в какой-нибудь «Рыбный» или «Финансовый», где всегда был недобор и документы принимали даже в августе. Но я никуда не пошла, что я понимаю в финансах! Жизнь явно не удалась, как теперь возвращаться домой? Лебедев вышел из кабинета и подошел ко мне: «Может быть, подадите документы на киноведческий? Или на актерский, у вас довольно милый типаж…» Я с достоинством отказалась. «Тогда походите к нам на просмотры этот год, на историю кино, я вам дам пропуск, а там решайте». И я почти целый год раз в неделю ездила на Ленинградский проспект, в просмотровый зал института, где начинали с азов – фильмы Люмьеров, Гриффита, Мурнау. Сидела в уголочке, никого не зная, лишняя, пока, наконец, не поняла, что эта стезя не для меня. «Всяк сверчок знай свой шесток».