Андрей Vilesik - Тараканы

Общага. Лампа

Этот гад частенько засылал меня за пивом… Андрюху он не трогал. Вошёл как-то в нашу комнату и посмотрел на бумажку, лежащую на столе, – это были мои стихи. Он прочёл их. Сделал свои замечания, что стихи детские и что это стихи пятнадцатилетнего. Я не обиделся, ей богу. Сказал мне, что сам пишет стихи. И прочёл наизусть одно стихотворение о любви. Стихотворение было о любви, точнее о сексе, о страсти… о траханье, – вот верное слово. Стихи холодные и злые, каким был он сам.

Несколькими годами позже я написал о нём пару строк:

…Это был вечер. Меня заслали за пивом. Заслал Дильшан. Я взял рюкзак и пошёл. По дороге к киоску пересёкся с тремя бухими, они окликнули меня, я продолжал идти, не оглядываясь, и услышал такой диалог за своей спиной:

– Эй ты?! (обращение ко мне) А… он гонимый.

– Давай ему пизды дадим?

– Да накуй он нужен, он же гонимый.

Они были правы. Я гонимый. И буду таким всю жизнь. От чего я бежал тогда? От чего бегу сейчас?.. Слишком много вопросов. Дохрена вопросов! И ни одного ответа! Правды нет. Нет Бога… но это я понял чуть позже… а пока я топал в киоск с поларовским рюкзаком и думал, что если меня сейчас тормознут на вахте, это было бы прикольно. Пусть повяжут меня с полной сумкой пивчаги. Я несу её не себе, я не стану молчать. Заложу всех этих отморозков, своих соседей и левых в том числе. Я искренне желал, чтоб их повязали. Если выгонят меня из инстика, то пусть выгонят и их всех, поимённо!!! Не повязали. Я прошёл, брякая бутылками, а вахтёрша только понимающе посмотрела на меня и ничего не сказала! Хотя у меня был полный рюкзак пойла за плечами! Эх, баба Тоня… баба Тоня. Я поднялся на пятый этаж, зашёл сразу в комнату соседей и выгрузил бутылки! Они предложили бухать. Я знал про себя, что буду бухать… Я буду бухать за их счёт, пока меня не вырвет, пока не вырублюсь… Пить их пивчагу, жрать их сухарики… и будь, что будет.

Когда пиво кончилось, ко мне подсел Дильшан.

– Кого в общаге можно развести на деньги? – спросил он.

Мысли в моей голове побежали быстрее, не пойду, достало… устал.

– Ты в 401-й был? – спросил я тихо, повернувшись к нему.

– Нет, – сказал ушлёпок.

– Сходи, – улыбнулся я.

Дильшан, как заправский армейский дедушка, одобрительно толкнул меня рукой в голову и ушёл. Я лёг на кровать, закрыл глаза. Так я стал шестёркой, падалью, которая подставила своих соседей снизу, с четвёртого этажа, тех, кто учился курсом ниже, и это стало началом конца…

Ты когда-то был совсем слепой, Боролся с пустотой!..

Через несколько дней после этого я спустился на четвёртый этаж, в свою маленькую мастерскую… Выключил свет, встал на колени… и, глядя в чёрную стену, обратился к Богу… Я просил избавить меня от такой жизни… просил, чтобы Бог помог мне, просил изменить то, чего изменить, казалось, нельзя в принципе, просил изменить мою жизнь!.. Слышал голоса проходящих за дверями людей, слышал, что кто-то общался в комнатах за стеной… и был уверен, что в этот момент меня слышат враги и друзья, что меня слышит даже сам Бог, хотя на самом деле меня не слышал никто!..

…а после, это было в конце семестра, я рисовал в своей комнате в общаге задание – рисовал непроходимый лес с огромными деревьями, в котором были двое, парень и девушка… Их лиц не было видно, а были видны только ноги, и ноги по графике тоже напоминали деревья… Я закончил эскиз и взял формат, чтобы перенести на чистовую, сделал несколько штрихов, остановился, чтобы отдохнуть, облокотился на спинку стула и отчётливо услышал мужской голос, который позвал меня по имени. Я осмотрелся, – в комнате никого не было… Он шёл как будто сквозь пол, сквозь стены, сквозь потолок. То, что он звучит у меня в голове, в это поверить я не мог! Голос сказал: «Не надо, не надо… остановись!» Я положил карандаш на стол. Голосов стало несколько: «Спускайся к нам! Мы тебя будем опа-опа». Я встал, налил кофе! Закрыл дверь и включил Марчибу в мафоне. Потом лёг на кровать, взял книгу «Проводник» Ильи Чёрта, стал читать её страница за страницей. Голоса смеялись и общались друг с другом, как общаются старые друзья. Они ненавидели меня! Их веселил и мой страх и моя беспомощность. Все они считали меня лохом!..