Степан Лукиянчук - День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 2

Когда я ещё был на свободе, то совершенно не интересовался вопросом: есть ли у людей, сидящих за колючей проволокой, отпуск, как у всех нормальных людей? Подобного рода глупые вопросы даже не посещали мою голову. Эта тема не интересовала, потому что был абсолютно убеждён: никогда не сидел и не буду сидеть.

Сидят ли здесь невиновные? По телевизору однажды видел передачу, в которой приводились данные общей статистики. Если верить ей, то без вины виноватых здесь обитает около 5%. Честно признаюсь, я таких не встречал и не знаю никого. Да и откуда же мне знать, в душу и совесть к человеку не заглянешь, а так – кого ни спроси между делом – все невиновные, кто признается? Об этом могу лишь судить по собственному опыту, что приобрёл на своём тернистом пути.

Человека выдёргивают из привычной обстановки, бросают в камеру. Перед его лицом захлопывается массивная железная дверь, за которой в момент исчезает привычная жизнь, неоконченные дела, неразрешённые заботы. И начинается нечто совершенно новое, неведомое, страшное… День за днём в четырёх стенах, дай Бог ещё в сносных условиях. Ни семьи, ни близких, ни друзей рядом нет, кругом только незнакомые, посторонние, чужие всё люди, у которых свои проблемы, которым до тебя, до твоих чувств и дела нет. Надламывается тут человек, воля ослабляется.

В таком зависшем состоянии попадаешь к следователю, ну, а он уж профессионально подходит к проводимому следственному мероприятию. Кто-то уступает лишь ради того, чтобы всё наконец-то закончилось, кто-то из-за страха, кто-то просто запутался, и нет больше сил сопротивляться.

Не хочу, чтобы сложилось обманчивое впечатление, что сплошь и рядом сидят невинные жертвы произвола карательной машины, запущенной государством против своего народа. Надеюсь, канули в лету лихие времена. Но, к сожалению, наследие прошлого нет-нет напоминает о себе иногда.

Сидя на своей кровати, я лихорадочно пью, обжигаясь, горячий чай. Каждое утро тороплюсь, заваривая чёрную смоль в своей алюминиевой кружке, которую «нежно» называю «мой чифербак». Знаю, что всё равно не успею «по-человечески» посидеть, глотнуть «крепкоганчика», почувствовать, как кровь загуляет по жилам, а сердчишко затрепыхается в своей клети. Прекрасно знаю, что не успею, но не могу изменить своей многолетней привычке.

Противный резкий звонок застал меня врасплох: глоток чая встал на полпути к горлу. Я чуть не подавился. Где-то в другом конце здания послышался ор дневального: «Давай, выходим строиться на работу! Остальные – на улицу гулять!»

До дна кружки оставалось ещё далеко. Глядя, как на последнем свидании с любимой, на кружку, я, чертыхаясь, задвигаю её на нижнюю полку тумбочки. Конечно, допью чай потом – разогрею и допью – но это уже будет другой чай, несвежий. «Первачок» – это как первый поцелуй, другого такого больше не будет!

– Пойдём, Николаич, потопчем локалку часок-другой, – сосед через проход напротив, Серёга, уже стоял одетый и обутый.

– Ща, только ботинки надену, – кисло ответил я.

Вышли на улицу, где уже было достаточно народа. Люди заполонили локальный участок, ходили из конца в конец, измеряя ограниченное решётками пространство торопливыми шагами. Мы с Сергеем влились в общую массу, то и дело маневрируя между другими заключёнными.

Неожиданно откуда-то сбоку вынырнул «старичок-снеговичок», как иногда называл его про себя небрежно-презрительно я. Это был Володя Кривулин – коллега по работе в ОТК – и получил своё прозвище за сплошную белую седину на голове и пенсионный возраст. «Сейчас опять начнёт со своей любимой присказки…» – подумал я и не ошибся.

– Чем мы тут занимаемся? А?.. что?… не понял?..– дурашливо произнёс Кривулин. – А-а, мы гуляем! Ну, я так и подумал, хе-хе, -иы-ы!

Кривулин присоединился к нашему дуэту, образовав «трио».

– В отпуске, Николай Николаич? – это была такая глупая манера общения Владимира. Он прекрасно знал, что я в отпуске, но, несмотря на свой солидный уже 60-летний возраст, почему-то любил прикидываться дурачком-простачком, задавать глупые бессмысленные вопросы, непременно вставляя в свою речь дурацкие присказки со смешком. Естественно, что знавшие эту его манеру разговора, ему почти никогда не отвечали. Да похоже Кривулину было всё равно. Намеренно или неумышленно накидывал он на себя эту дурашливость – в этом было сложно однозначно разобраться.

За год своей работы в ОТК я плечом к плечу с этим человеком был пару раз свидетелем, как благодушно-добренькая, глуповато-дурашливая маска «старичка-снеговичка» неожиданно слетала. Тогда Владимир обнажал ядовитую, завистливую сущность. Хотя она внешне проявлялась только на краткий миг, на мгновение. Оправившись, Кривулин вновь преображался в «старичка-лесовичка», прятал свой ум за глуповатым видом, а мелочную ядовитую сущность – за благодушными приветливыми фразами.