Андрей Жеребнёв - Суровый дегустатор

Профессионал!.. Без купюр.

Завели они тесто («А сахар тоже, что ли, нужен?» – «А как же – обязательно: дрожжи, сахар, соль»). Замесили лопастями механическими в бадье из нержавеющего металла, на колесиках – «дежа» та называлась.

– Все – теперь ждем час: чтоб поднялось. Потом делаем обмин – еще час ждем, и будем по формам разбрасывать. Так что – ты можешь по своим делам пока идти: через два часа подходи.

Зачем: «По своим делам»? Овсов учиться – стажироваться сейчас сюда пришел! «По-честному»… Почистили они тогда на завтра Роме картошку, морковь, лук дружно.

– Вообще, чем больше тесту обминов – тем хлеб вкуснее будет.

И вот здесь – да забежим мы вперед на несколько лет – Овсов однажды со своим учителем не согласится…

– Хлеб, вообще любит ночь… Ночью никто по камбузу не шастает, не кричит, не ругается, не спорит. А тесто – оно живое: оно же все слышит, на все отзывается…

А вот каждое это слово Овсов не то, что вспоминать и передавать будет беспрестанно, но и подпишется под ними разве что не кровью.

– С тестом разговаривать надо. Ласково: «Хлебушек!.. Хлебушек».

И подходило тесто в полном спокойствии полуночной луны в фиолетовом иллюминаторе, что торила свою серебряную, с позолотой, дорожку точно к ним.

– Так, пора уже и формы готовить, – Рома извлек из недр объемного стола, что был и нутром, и нержавеющей поверхностью своей целиком и полностью хлебу отдан, дюжину попарно соединенных, совершенно черных форм, и миску, с увязшими в растительном масле кисточками.

– Смазываем формы внутри тщательно – чтоб тесто не прилипло. Но, много масла тоже лить не надо: будет гореть, и хлеб подгорит.

И подхватили кисточки они, и в масло обмакнули… Овсов промазывал старательно и дно, и бока, и швы каждой формы хлебной. Словно Рембрандт картину маслом тщательно выделывал. Но, за Ромой чуть не поспевал: тот размашистыми мазками Пабло Пикассо поверхности споро покрывал.

– Вот, подошло, – кивая на поднявшееся чуть не до верха дежи тесто, говорил Рома, – давай – разбрасываем: самый ответственный момент.

И опять вперед чуть ускачем – с Овсовым-то: каждый момент в печении хлеба – самый ответственный… Нет здесь моментов проходных! А момент разброса теста по формам самым «шубутным» он потом себе обозначит – не иначе…

– Булка должна весить полкилограмма, – утопив правую руку в неисчерпаемую, казалось, массу теста, Рома выхватывал ком, в два – крест-накрест – ловких отточенных движения ладоней расправлял его в гладкую, глянцевую верхом булку и аккуратно погружал в форму: три секунды! – Поэтому учись сразу на вес определять.

– А весов на камбузе нет? – Овсов, понятное дело, определять вес на руку был совсем не горазд: получалось то слишком много, то явно мало.

Блаженный! Какие уж тут весы…

– А лишнее тесто не отрывай: обрезай пальцами, как ножницами – смотри! – и Рома от большого комка теста, плавно сжав большой и указательный палец, и вправду как ножницами отщипнул-отсек кусочек.

Как ни старался Овсов, у него так и не получилось.

– Разбросали, – оглядывая заполненные формы, с дальнего края уже круглившиеся подъемом, а ближние еще сморщенные бороздками, кивнул Рома.

– Долго в этот раз получилось – двадцать, почти, минут… Ну, это – я тебе показывал, оттого… Так-то – я за пять минут разбрасываю.

– Плохо? – порадел чуть даже вспотевший на новом поприще Овсов.

– Ну, конечно – здесь надо побыстрей успевать! А то, видишь, подъем теста идет неравномерный – также, ведь, мы их и в печь поставим… И еще помни: тесто сквозняков боится. Поэтому – все входные двери, люмы – закрывай, когда в формах подходит.

Доверчиво и тому внял ученик благодарный.

Через сорок минут Овсов пронаблюдал («Сейчас просто постой, посмотри!»), как споро Рома открывал продолговатые, похожие на узкие амбразуры, дверцы квадратной, в человеческий рост, печи и загружал в глубокие горизонтальные колодцы едва не задевающие за верхний край поднявшимися верхушками теста формы.

– Всё – сорок минут теперь пусть печется!.. Только, минут через двадцать надо будет ближние на дальние поменять – чтоб не подгорели.

И когда вытащил, по стечение срока, Рома формы с зарумяненными коричневыми верхушками, опрокинул каждую, вытряхнул на расстеленный на столе картон пышные булки, то замер на мгновение над ними, в немом изумлении шевеля те еще не снятой с руки суровой рукавицей.

– Что, – заволновался тут Овсов, – что-то не так?