Наталья Белинская - Бусы Мнемозины. Роман-лабиринт

Нельзя сказать, что она была рассеянной. Но иногда случалось: задумавшись, попадала совершенно в другую реальность, и в таком состоянии могла пойти на красный свет светофора, сесть в автобус, везущий в противоположную сторону, или вдруг вынырнуть из своих мыслей – и обнаружить себя в нужном месте, совершенно не помня, как она туда добралась. На шестом десятке лет она внезапно поняла, что ей не всегда хочется выходить из этих лабиринтов сознания, поскольку только там она могла встретить многих любимых, родных людей, которые давно ушли из жизни. Одновременно она отдавала себе отчет в том, что это ловушка, приманка, при помощи которой чудовища, обитающие в запутанных и переплетенных коридорах памяти, притягивают свои жертвы.

Хорошо зная и в какой-то мере разделяя мировоззрение, бытовавшее в античном мире, она чувствовала себя в мифах как дома. Рассказывала студентам-первокурсникам об архитекторе лабиринта, Дедале, художнике и инженере, создателе различных удивительных сооружений, статуй и вещей, в том числе – крыльев, с помощью которых человек мог летать. Говорила, конечно, и о заточенном в лабиринте страшном чудовище с телом человека и головой быка – Минотавре, на съедение которому отправляли самых красивых юношей и девушек, и о подвиге великого героя Тесея, убившего людоеда.

Когда речь заходила о дальнейшем развитии литературы, лабиринт снова возникал на пути: он выходил за рамки античности и охватывал своими щупальцами разные эпохи и страны. На Востоке верили, что только прохождение лабиринта может помочь избавиться от сансары – цикла перерождений – и достичь просветления и бессмертия; на Западе считали, что это способ обретения святого Грааля… Так или иначе, лабиринт, как и другие архетипы, всегда влиял на сознание человечества.

Для себя она представляла это сооружение как одушевленное существо и, в то же время, как вечный путь: в неизвестность, к сути, к гибели… к жизни – только уже иной, к жизни после инициации, жизни после преодоленной смерти. Она сама часто вспоминала то, что случилось с кем-то другим, причем более остро и живо, чем происходившее с ней: это мелькают в полутьме призрачные силуэты тех, кто уже никогда не выйдет на свет. В лабиринте скрывается страшный мутант наших фобий и комплексов, темных сил и животных инстинктов. А в центре паутины ходов – истина: иногда там находится только чудовище, иногда – бог, но движение неизбежно приводит к смертельно опасной схватке, а неподвижность – к несомненной гибели. Можно попробовать распутать узел своего лабиринта. Можно разрубить. А можно погибнуть после укуса змеи, притворившейся клубком его проходов.

Однажды она чуть не осталась в лабиринте небытия. Ее оперировали под наркозом – легким, учитывая слабое сердце, – но по прошествии расчетного времени она не проснулась. Анестезиолог делал все, что мог. А она в это время видела себя в очень глубоком, темном и петлистом колодце, где вокруг нее кружили жуткие крылатые существа, и надо было как-то выкарабкаться наверх, к пятнышку света, и подняться она могла, только упираясь в стенки колодца руками и ногами, срывая ногти, не глядя вниз и не останавливаясь. Потом стенки стали совсем скользкими, и без каната, сброшенного сверху, было не обойтись. Этот канат, тонкий и прочный, материализовался из имени любимого человека. Когда ее все-таки привели в себя, она еще несколько секунд продолжала твердить имя-заклинание, боясь оборвать эту эфемерную связь.

Так бывает и с памятью. Войти в лабиринт подсознания несложно. Гораздо сложнее выбраться из него, вырваться из внутренней тьмы, преодолеть все, что она скрывает. Тесею в этом помогла смотанная в клубок нить влюбленной в него Ариадны, одним концом закрепленная у входа – он же выход – лабиринта. А если на эту нить нанизать бусинки памяти, получатся бусы – длинные, неровные, извивающиеся змеей, скручивающиеся в петли. Бусины – разной величины, цвета и формы, отшлифованные и шероховатые, граненые и колючие, подобранные не по порядку, а как придется. Они утяжеляют нить, но странным образом делают ее прочнее и складываются в узор, в котором можно угадать весь пройденный в лабиринте путь.

Ее зовут Дарья, Даша, Даня. Мама звала иногда Наночка (первым словом девочки было не «мама», а «на, на!» – делилась со всеми и всем), Апочка (наверное, от «лапочка» в младенческом произношении) и мадам Коробочка, учитывая присущие ей в детстве солидность, важность и основательность. Но когда родители разговаривали о ней между собой или с кем-то из посторонних, они не признавали никаких уменьшительных имен. Иногда в шутку говорили: Дария-Авария. Наверное, просто так, для рифмы, поскольку по натуре она всегда была человеком мирным и никаких аварийных ситуаций сознательно никому не создавала. Правда, имел место один случай, за который ей до сих пор неловко. Ей было лет 8—9, семья отдыхала на море, остановились в частном доме. Сын хозяев, ее ровесник, с которым они даже знакомы толком не были, пробегая мимо крыльца, попросил попить. Она набрала воды в кружку, но в тот момент, когда мальчик протянул руку, выплеснула воду на него. И родители ее, и даже мальчишка были уверены, что это произошло совершенно нечаянно. Но она-то знает, что не споткнулась и кружка не выскользнула – просто что-то как будто толкнуло под руку… Как будто локтем наткнулась на невидимую стену узкого прохода. Нехорошо получилось.