Антон Ерхов - Горизонт

Наталья Михайловна и Виктор Константинович.

Горизонт посмотрел на текст, будто желая увидеть что-нибудь ещё, что-нибудь между строк. Пристально, чуть прищурившись.

Яркие солнечные квадраты на ковре, просыпающаяся комната (днём, а тем более вечером, что ни говори, и кресла, и столик, и телевизор выглядят куда более бодрыми) и мужчина, читающий весточку из дома. Или, наоборот, весточку домой откуда-то с края земли.

И вдруг картинка рассыпалась. В дверь кто-то позвонил. Громкое дилинь-дилинь.

Он точно видел её раньше. Когда девушка проскочила рядом – бегом, маршрутка отъезжает, – Антон Полудницин почувствовал что-то едва уловимое, «узнал и не узнал». Длинные тёмно-каштановые волосы, чёлка по брови. И глаза – большие, светлые, живые. Две серые луны. Как в песне: «с глáзками без дна». Девушка заскочила в маршрутку, водитель закрыл дверцу.

К словам легко клеятся другие слова – синонимы, антонимы, толкования, дефиниции; к ощущениям – другие ощущения. Подобия, ассоциации, эмоции. Антон словно играл в да-нетки с собственной памятью: «Я хорошо её знаю?» – «Нет». – «Ну да, иначе б сразу вспомнил. А давно её видел?» – «Нет». – «Не то б уже забыл. У нас есть общие друзья?»

И варианты, варианты, варианты: двор, курсы, чей-то был тогда день рождения, столовая, соседний офис? В каждый из них легко можно было поверить, убедить себя в неком «скорее всего», но вот настоящее «ну конечно же!» («Семён Семёныч!» – и хлоп ладонью по лбу) – не пришло.

В итоге Полудницин так ничего и не выловил в памяти, так ничего и не вспомнил. Возникло лишь ощущение чего-то «позитивного», причём не «нейтрально-позитивного», как бывает при общении, например, с официанткой ( «Как вам супчик?» ) или девушкой из кредитного отдела – скорее уж «лично-позитивное», что-то твоё и для тебя.

С чего начал – тем и закончил. Точно видел раньше. Знакомая. Не очень знакомая.

Антон подошёл к киоску. Выискал среди сигарет «Winston» и лишь после этого сказал киоскёрше: «„Винстон“. Единичку». В разноцветном сигаретном ковре – школьная коллекция над письменным столом – была дырка. Между «Прилуками» и «Бондом» вместилась бы ещё пачка, но местечко пустовало. Широкая улыбка, которой недостаёт одного зуба.

Вариант II

На второй урок Александр Александрович опоздал. Вошёл как ни в чём не бывало в половине десятого, сказал негромкое «здрасьте» уже собиравшимся разбежаться кто-то куда школьникам (геометрии не будет!), прошёл к столу.

Тот же шарф, то же пальто, та же шляпа. Как выяснится позднее – эта одёжка «дежурная» для Саныча, так он будет ходить и зимой и летом. Что странно, только в школу. Однажды Воронина встретит его на базарчике возле конечной в куртке и бейсболке.

Саныч снял пальто, свернул и положил на стул, затем сверху бросил шляпу. Светло-русые волосы, лоб с залысинами.

– Сегодня мы поговорим про прямую.

Надо было решить, что делать дальше. С одной стороны – вернуться на работу, пожалуй, самое правильное, но с другой стороны – ехать на работу совершенно не хотелось. Тем более, что отпросился Антон на целый день. Ячичная спокойно сказала: «Конечно, езжай, если нужно». Никаких сквозь зубы или «ты же не на весь день?» Нужно – значит нужно, на весь день – так на весь день. А то, что Полудницин справился так быстро… Никому и не стоит про это знать.

Антон закурил и пошёл вдоль проспекта к площади Маяковского. Апрельское утро – как выцветшая фотография: чуть меньше контраста, насыщенности, чёткости.

С каждым шагом Антон удалялся и от работы и от дедового дома. Бывшего дедового дома? Нет, всё же – дедового. Двухкомнатная сталинка, в доме с окнами на проспект. Застеклённый балкон, привычно заваленный всякими коробками и ящичками с разношёрстными «пригодится» и «пусть будет»: проволокой, подшипниками, релюшками, замасленными свёрточками, втулками, болтами, флакончиками и бутылочками с чем-то чёрным или прозрачным. «Сокровища», – усмехнувшись, говорил отец.

Дед вообще был склонен всё впускать и ничего не выпускать – вещи легко оказывались в доме, но никогда не выбрасывались. Балкон был не единственной Аграбой. Антресоль, в шкафу, на шкафу, под кроватью… И конечно же, кладовка, на которой хорошо бы смотрелась табличка «Не влезай – убьёт!» Дверь нужно было открывать медленно-медленно, даже не открывать, а по чуть-чуть приоткрывать, вытягивая через щель навалившиеся на дверь коробочки и баночки, кульки и пакеты. Дёрнешь сильнее и рискуешь оказаться под завалом. Закрывалась кладовка в обратном порядке – всё постепенно закидывалось обратно, а в конце надо было навалиться плечом и задвинуть шпингалет… Впрочем, настоящий Форт Нокс был не в квартире, а в гараже. «Слышь, Константиныч, скоро уже и машину некуда будет ставить!» Несчастная двадцать первая «Волга» еле втискивалась между забитыми до отказа стеллажами, а потом ей на багажник (на крышу, под машину) водружалось непоместившееся. Где-то в этих сокровищах, со слов деда, – найди, как в игре hidden object – прятались два разобранных велосипеда, надувная лодка и акваланг. Вещи терялись среди других вещей и исчезали где-то там в глубинах стеллажей, не просто забывались и приходили в негодность – как проржавевшее ведро или двадцатилетней давности заначка от бабушки (советские рубли: слишком старые для обмена, слишком молодые для коллекционеров), – а словно оставались в том времени, когда здесь оказались. В прошлом, которое – хоть минуту назад, хоть столетие – одинаково недостижимо.