Алексей Синицын: Машина пространства

В шестнадцать, по собственному признанию, он уже устраивал дома подпольные спиритические сеансы, делал нумерологические расчеты, составлял натальные карты и ставил алхимические опыты, выдавая их за страстное увлечение фотографией. Денег на покупку новых книг ему теперь хватало, да и не только. Еще через год Ваня Зайцев, слывший к тому времени в кругах доморощенных столичных эзотериков юным дарованием, организовал из своих знакомых тайное общество последователей Гермеса Трисмегиста с далеко идущими планами мистического переустройства всей политической системы Железной империи, озаряемой сквозь грозы негаснущим солнцем свободы.

– Все закончилось, как и следовало ожидать, – подвел итог своим юношеским поискам мистического и трансцендентного Иван Михайлович.

– Вас сожгли на костре? – пошутил Пеликанов, вспомнив о давнем поклоннике Трисмегиста – Джордано Бруно.

– Нет, гораздо прозаичней, – хмыкнул Зайцев. – Кто-то из своих же настучал куда следует, и нашу шарашкину контору быстро прикрыли. Хорошо еще, что все члены тайного общества на тот момент были несовершеннолетними, а то бы такую статью припаяли. Отца, правда, тогда вызвали в комитет для беседы. – Иван Михайлович флегматично почесал голову, припоминая. – Сказали, что если он сам быстро мне мозги не вправит, то они сделают все, чтобы убрать его с должности заведующего кафедрой в университете. Меня грозились исключить из комсомола, а это, знаете ли, в те времена ставило крест на перспективе получения высшего образования, что в глазах моих родителей было равносильно гражданской казни. – Зайцев, оставаясь бесстрастен лицом, обнажил свои ровные, мелкие зубы.

– И что отец?

– Умер.

– Умер?!

– Вскоре после того разговора скоропостижно скончался в вагоне метро. Обширный инфаркт, – буднично констатировал профессор.

– М-да… – Пеликанов сочувственно покачал головой. – Надо же.

Иван Михайлович стал разливать по третьей, которую выпили молча, не чокаясь.

– И что было дальше? – Жора, отломив кусочек от куриного бока белого мяса со шкуркой, пытался разгадать запах специй.

– Дальше я понял, что впредь нужно быть умнее, то есть заниматься оккультизмом и магией в одиночку. И потом, я решил, что связь с миром мертвых следует устанавливать на вполне научной основе.

– Вы не перестаете удивлять меня, Иван Михайлович, – искренне восхитился Пеликанов. Он еще раз оглядел профессора. Даром что пятнадцать лет в журналистике, кого только не видел, а про него – никогда бы не подумал.

– Пустяки, – отмахнулся Зайцев. – Вы слышали что-нибудь о морталогии?

– Пожалуй, нет. А что это?

– Наука о смерти.

– Ого! – Пеликанов потянулся за салфеткой.

– Изначально она была чем-то вроде маргинальной части антропологии, касающейся изучения поминальных обрядов и древних погребальных культов. В ее рамках также описывались способы общения живых и мертвых у различных первобытных племен. Так сказать, в контексте неизбежной культурной дихотомии жизни и смерти, – конспиративно подмигнул Зайцев. – Но постепенно она выделилась в самостоятельную науку. Морталогия более-менее свободно развивается в США, Германии и во Франции. В одно время ее ряды активно пополнялись французскими структуралистами, – продолжил объяснять Зайцев.

– А в России? – поинтересовался Жора. – Так вы, значит, морталогию преподаете, Иван Михайлович? – осенило его.

Профессор взглянул на Пеликанова, как на сумасшедшего.

– В России такое возможно разве что в элективной форме и в предельно гомеопатических дозах, да и то чисто теоретически. Как вы себе это представляете, в рамках нынешнего образовательного стандарта?

Жора никак себе не представлял и самого образовательного стандарта, но в общем и целом догадывался. Однако после ста пятидесяти у него возникла хулиганская мысль.

– Так вдруг они там в Кремле с Ильичом или с Иосифом Виссарионовичем захотят посоветоваться? – стрельнув глазами в небо, весело предположил он.

– Они и так советуются, – серьезно ответил Зайцев. – По-старинке работают, ретрограды. А между тем мы тут кой в чем преуспели, – выдержав небольшую паузу, не без удовольствия сообщил он.

Пеликанов догадался, что под «нами» Иван Михайлович имел в виду почти наверняка исключительно себя.

– Я про вас статью напишу, хотите? – предложил Жора.

– Не напишете, – немного подумав, ответил профессор.

– Это почему?

– Когда я расскажу вам, сами поймете.