Галина Вольская - Мы из прошлого века. Невыдуманные истории

Прошло много лет, я и не думала, что доведется прожить еще столько. Та сотрудница уехала из нашего города, ее дочь развелась с мужем, бывший свекор умер. Тетрадки мне никто не вернул, нет никакой надежды на их возвращение, если даже они все еще целы, хотя вряд ли, кому нужен лишний хлам, сейчас даже классику выбрасывают. Я только в своей памяти могу перелистать хрупкие, пожелтевшие страницы, помогавшие мне в трудные минуты. Чаще всего я обращалась к дневникам именно в трудные минуты, выплескивая на их страницы ту боль, которую не хотелось нести людям. Радостью я с удовольствием делилась, о ней не надо было много писать, и, как сказал Лев Толстой, счастливые семьи счастливы одинаково.

Я продолжаю писать дневники, кроме тех утерянных двадцати тетрадок накопилось еще сорок шесть, сейчас тетрадки заполняются гораздо быстрее. Но те тетрадки были мне особенно дороги, в них моя молодость, лучшие годы. Многие мои рассказы, повести, миниатюры о том, что было в те годы и описывалось в тех тетрадках, восстановить время некоторых событий помогают фотографии в альбомах отца. Альбомы с подписями, датами к счастью сохранились, здесь я могу увидеть лица близких людей, хотя многих из них уже давно нет в живых.

Девять лет я на пенсии, семь лет занимаюсь писательским творчеством. Читаю по-прежнему много, все еще интересно, хотя думаешь порой: зачем мне эти знания, с собой унести? Говорю, рассказываю, чтобы поделиться тем, что довелось пережить, прочувствовать, передумать. Тратить время на продвижение своих книг, занимаясь рекламой, мне просто жалко, хотя не отказываюсь участвовать в некоторых презентациях. Но читать для зрителей прозу надо уметь, а стихи у меня слабоваты. Пишу и говорю я в основном о своем жизненном опыте, стараюсь не касаться тем, которые мне незнакомы.

Я программист, поэтому слишком хорошо знаю, как уязвима бывает электронная информация, как легко ее можно потерять, подделать, сфальсифицировать. Я до сих пор с гораздо большим удовольствием беру в руки любимые бумажные книги. И как бы мне хотелось перелистать снова старые тетради с заветными старыми записями! Тетрадки в разноцветных обложках, заполненные разноцветными чернилами. Чернила кое-где выгорели, поблекли, но я помню, как и когда это писалось, как дрожала и срывалась порой рука, подступали слезы. «А я все пишу и пишу одну бесконечную книгу своей жизни…» Нет ничего бесконечного и вечного? Наверно. Но так хочется верить, что есть!

Учителя… Сколько их прошло за 10 школьных лет! Запоминающихся и не очень. Но самых любимых, необыкновенных только трое.

Сергей Дмитриевич Февралев преподавал у нас литературу в девятом и десятом классах. Уже седой, слегка полноватый, среднего роста. Самая четкая характеристика его внешности и манеры поведения – артистичность и интеллигентность. Вот он рассказывает, обводя внимательным взглядом класс, поднимая вперед руку, повелительным жестом заставляя затихать самых отчаянных шалунов. Его слушали.

Он не заставлял зазубривать строчки учебников, да и к учебникам обращался не слишком часто, у него были свои конспекты, планы. Никаких вязнущих в зубах штампов. При опросах характеристика каждого литературного героя звучала только один раз, никогда не заставлял повторять одно и то же по несколько раз. В сочинениях просил излагать в первую очередь свои мысли.

Услышал, что Оля Карпова не прочитала заданные отрывки «Войны и мира»: «Я вам завидую! Вам еще предстоит открыть для себя удивительный мир!»

Иногда, как бы мимоходом делился своими наблюдениями: «А я вот случайно увидел, как девушка разговаривала с парнем, а у нее на подбородке шелуха от семечек. По-моему, это не очень красиво».

Рассказал перед классом, что у руководителя школьного литературного кружка благоприятное мнение обо мне, а потом, заметив, что я болтаю и невнимательно слушаю: «Вероятно, я зря вас похвалил».

Были задания просто выучить и рассказать свое любимое стихотворение. Большинство мальчишек выбрало Щипчева «Любовью дорожить умейте» – меньше всего учить. Я почему-то остановилась на «Трусихе» Асадова. Оля Карпова рассказывала «Становлюсь я спокойной, а это ли просто». О других просто не помню.

Игорь Андреевич Шеин преподавал черчение все те годы, как оно появилось в школьном расписании. В шестом классе, кажется, как только закончилось рисование. Худощавый, лысый, с глубокими складками от носа ко рту, с ироничным взглядом темных глаз. Начинал с того, как нужно правильно затачивать карандаши: для тонких линий одно, для обводки, выделения – совершенно по-другому, особенным способом. Оценки в журнале «не портил». То есть за не выполненный вовремя чертеж ставил в журнале «единицу», а потом, когда чертеж приносили, исправлял эту «единицу», здесь же, в журнале на любую заслуженную отметку. С лодырями, теми, кто слишком долго тянул с выполнением задания, расправлялся по-своему. Вызовет к доске и так наиздевается перед всем классом, что бедняга уже не знает, куда деваться от смущения перед хохочущими товарищами.