Павел Чупров - Первый в раю

Здесь вечером натягиваешь на себя спортивный костюм, кроссовки, шапочку и бежишь в прекрасный Филевский парк мимо темных щербатых пятиэтажек. На углу – кучка подростков. Они стоят без шапок и от мартовского холодка втягивают головы в плечи, как мокрые воробьи. Пробегая мимо, чувствуешь опасность, как собака чувствует гниль. Они смеются. Кто-то из них говорит:

– Гражданин, пройдемте для выяснения наличности.

Его сигарета в темноте рисует красную дугу. Подростки смеются еще веселей.

Вот кухня на первом этаже, шторы не задернуты и видно, как солидный мужчина с седой аккуратной бородой закрывает дверь и садится за кухонный стол. В соседней комнате голубоватая полутьма, в которой, забравшись с ногами на кровать, смотрят телевизор мать и маленькая дочь.

Эта женщина сегодня долго ждала своего мужа – Аркадия Михайловича Стыгара. Он пришел поздновато, такой элегантный, пахнущий хорошим вином и чужой губной помадой. Пришел, правда, с цветами. Женщина потом долго стояла у зеркала и разглядывала свое обрюзгшее тело. Изучив некрасивое, зареванное, все в пятнах лицо, она усмехнулась и с мазохисткой радостью вспомнила и применила к ситуации хохму: «Так этому Стыгару и надо!»

Мужчина на кухне поглаживает седую бороду и достает блокнот. Он читает записи и смеется:

«Объявление на одесском пляже: «Граждане утопающие! Так как отныне государственным языком у нас назначен украинский, то крики и вопли о помощи на всех других языках рассматриваться не будут!»

«Француз женился. У него спрашивают: «Ну, как твоя молодая жена?» «Превосходно! Очень рекомендую».

«Учительница пишет записку маме ученика: «Сара Абрамовна! Моню надо мыть. Моня плохо пахнет». Ответная записка: «Сара Соломоновна! Моню надо учить. Моню не надо нюхать».

Седобородый Аркадий Михайлович достает чистый лист бумаги, дорогую черную ручку и пишет большими буквами заголовок: «Национальная психология». Немного подумав, пишет подзаголовок: «Опыт исследования некоторых черт национальных характеров, зафиксированных в анекдотах». Потом кричит так, что слышно на улице:

– Сделайте потише телевизор, глупые женщины!

Успокоившись, Аркадий Михайлович начинает быстро писать:

«Дабы сразу отмести все подозрения в предвзятости и тенденциозности, а также обвинения в национализме со стороны той или иной этнической группы, считаем необходимым предварить эту книгу следующей цитатой:

«За национальным характером, так как в нем отражается толпа, никогда нельзя по совести признать много хорошего. Скорее дело здесь только в том, что человеческая ограниченность, извращенность и порочность в каждой стране принимает иную форму, которую и называют национальным характером… Всякая нация смеется над другой, и все они правы» (А. Шопенгауэр)

Аркадий Михайлович грызет кончик дорогой ручки, выклянченной на выставке у какого-то фирмача.

Добрейшая Маша Курочкина драит сожженную кастрюлю и желает смерти – пусть даже себе.

Участковый поднимается по лестнице, сверяет по бумажке номер квартиры и стучит в дверь. В руках у него большой сверток. Отец Кирилл (в миру Брякин) открывает дверь и недовольно спрашивает:

– Что случилось?

– Здесь была временно зарегистрирована Брякина Галина Григорьевна?

– Да, а что все-таки…

– Это ее вещи. Скончалась сегодня в метро от… Вы лучше позвоните. Вот телефон морга на Россолимо.

А то, что раньше называлось Галиной Григорьевной Брякиной, – а сейчас просто холодное тело без наличия швейно-пошивочных изделий, – лежит на металлическом столе с номерком на большом пальце ноги под ярким синим светом. Ольга Сорокина стягивает с себя тонкие колготки, заляпанные похотливыми взглядами, и идет греться в ванную, расположенную в совмещенном санузле. Ты бежишь по парку и на некоторое время убегаешь от себя…

…вот они – Фили».

Ваня погулял по отстроенным Филям. Новенькие высотки сверкали. Иномарки среди них казались необходимыми аксессуарами. Из автомобилей выходили шикарные девушки – настоящие «мисс Тюнинг». Район был образцом довольства и элегантности.

Очерк давал представление о Филях в девяностые. Но цель существования очерка в сети была непонятна. Ведь все прошло давным-давно. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – в данном случае совсем не о том. Можно предположить, что автор – историк. Для историка факты имеют самодовлеющую ценность. Но здесь автор является источником информации и, в каком-то смысле, самим фактом, что неминуемо вызывает предположение в субъективности изложенного. Нельзя «выбежать» из факта и оказаться вне истории. Возможно, автор через себя пытается втянуть читателя в историю.