Именно таким бывает человек-гений. Это гениальный коллектив! Редко встретишь такого человека., который бы вмещал в себе множество качеств. Так вот, – Профессор вмещал все характеристики всех своих соратников, он с каждым мог говорить и общаться на его языке, используя все его знаки и свойства, подстраивался под каждого и разных объединить мог в одном стремлении и в одном направлении мысли в теории.
Увы, не только наш институт – научно-исследовательский можно без сомнения отнести к старшему поколению. Молодых учёных мало. Так мало и с таким упорством продолжает быть мало, что уже можно говорить об этом, как о проблеме кадров.
В чём фокус? В той самой «картошке», которую нужно сажать вместо цветов. – то есть в том трезвом, реальном взгляде на жизнь и карьеру, взгляде, который, конечно, не делает чести настоящему учёному. Вы не поверите, но из многочисленных студентов-дипломников, проходящих практику в научных исследованиях, почти никто не просится в группу исследователей учёных. А вдруг научные эксперименты окажутся пустыми – понимаете? – и «горит» диплом. Куда спокойнее иметь дело с уже открытыми научными явлениями, которые уже чуть ли не на промышленные методы опираются.
Происходит боязнь риска – уже со студенческой скамьи… Какой неприятный сигнал! Ещё Шиллер говорил (в своё время), что для одних наука – это что-то возвышенное, прекрасная богиня, а для других же – как великолепная дойная корова. Из науки все пытаются извлечь пользу.
Да нет, мы не склонны винить во всём нынешнюю молодёжь. И не будем к ней слишком строги. Лучше спросить сегодняшних деканов и преподавателей институтов: «вы зачли бы за дипломную работу участие студента в неудачном эксперименте?».
Вообще ноль в науке – это тоже результат. Но только не у экспериментаторов, особенно у тех, кто рассматривает природу как кладовую неизвестных явлений. У таких учёных ноль – это действительно ноль, пустота, ничего. Они ищут неизвестные ответы на неизвестные вопросы. Тысяча путей может вести экспериментатора к цели, и из этой тысячи – девятьсот девяносто девять – ошибочных, без которых нельзя найти единственно правильный. Но если на жизнь конкретного учёного выпадают только ошибочные пути, считайте его судьбу принесённой в жертву большой науке.
– — – — – — – —
Разумеется, наши рассуждения схематичны. Жизнь богата разнообразием, она умеет сглаживать острые углы и заострять тупые, она может компенсировать крупные неудачи мелкими успехами или омрачать крупные успехи мелкими неудачами. Важно решить в принципе: вправе ли мы требовать от учёного жертвенности?
Известно имя одного маститого, увешенного знаниями, утяжелённого степенями учёного. Ещё недавно он имел определённый вкус к экспериментальной работе, занимался острыми и рискованными научными поисками. Но сегодня (в век практичной материально-денежной обстановки) он предпочитает более спокойную жизнь, хотя дело, которым он стал заниматься, уйдя из «чистой» науки, тоже важное, тоже сложное и не менее почётное. Вопрос не в том. Вопрос о мотивах, о нравственной и моральной стороне его «измены», – хотя, казалось бы, и терять-то ему было нечего, так как прошлые заслуги, во имя которых ему бы простили сегодня любую неудачу. Увы, всё та же боязнь риска, боязнь разрушить свой авторитет в прошлом удачливого экспериментатора, боязнь потерять устойчивость благополучного до сих пор имени…
Сегодня (пока) ещё всё хорошо, но что будет завтра?
Схема наша выглядит таким образом, примерно:…
Когда вообще на новом месте создаётся институт, там всегда бывает молодо и, можно сказать, зелено в прямом смысле этого слова: вокруг строительной площадки стоит сплошной зелёный лес. Потом строится первый дом, первый магазин, здание первой лаборатории, и приезжают первые новосёлы. Они называют друг друга Вовками, Нинками и Славиками, им по двадцать с хвостиком лет – прямо со студенческой скамьи, они чувствуют себя первооткрывателями и словно голодные, кидаются на научные проблемы. Первые удачи и неудачи, первые научные статьи, первые кандидаты и доктора наук. Время идет. Они заводят себе толстые портфели, у них изменяется походка, в глазах появляется усталость, надо следить за тем, чтобы не полнеть чрезмерно, – им уже по тридцать с хвостиком, хотя они продолжают называть друг друга Вовками и Славиками. Ах, как хорош был бы приток свежих сил, способный дать дополнительный заряд энергии и рвения! Увы его нет. «Старые» сотрудники института ещё достаточно молоды, чтобы не думать об уходе на пенсию, а штатное расписание вопросом омоложения института не занимается и не интересуется. Во всяком случае, мы не встречаем в подобных институтах – через десять или пятнадцать лет после их организации, восторженную физиономию новичка, только-только пришедшего со студенческой скамьи «учёного», чтобы кто-нибудь назвал Вовку «Владимиром Васильевичем». Разумеется, мы вовсе не хотим сказать, что первопришельцы начисто утрачивают вкус к научной проблеме, и успевают за десять лет «забуреть» или, варясь в собственном соку, потерять рвение и мужество. Нет, ничего они не утрачивают, – они всего лишь ничего не приобретают. Сегодня всё ещё хорошо, но что будет завтра?
Читать дальше