Петр Драгунов - Раковина

А беда состояла в том, что моллюсков ели. И самое интересное в этом скабрезном положении, оказалось то, что сами моллюски о столь досадном обстоятельстве, даже не подозревали. Впрочем, едят и нас, и всех остальных, но мы совершенно не желаем подозревать об этом. В этой глупости с тех самых докембрийских периодов не изменилось к лучшему. Уж лучше слепота, чем зрение, знание неминуемости собственного окончания.

Интересное вам скажу занятие, ни о чем не подозревать. Жил себе, к примеру, гражданин в маленьком уютном городишке, на берегу большой и быстро текущей реки. Жил человек, и ни о чем не подозревал.

И вот однажды, в абсолютно нерабочий, воскресный день, отправился гражданин покупаться на эту самую реку. И что думаете? Напился и утонул? Как же, как же, остался целехонек. Вот только гражданином числиться перестал. Нету того города. Прорвала река дамбу и унесла город в прошлое в далекие края. Унесла без суда и разумного следствия. Ни найти, ни догнать, ни дожить до него.

И все же чего из них не стало, гражданина или города? Может и не было никого города на берегу реки…, и гражданина который удумал купаться на реку… Так и реки может не было?

Сеть воистину огромна. Ее тело – бесконечный, двумерный арабеск бахромы, истонченный пресыщенным одиночеством и усталостью. Ее рваные края теряются в пространстве слизистыми нитями, пересечениями, пустотой. Она не кажется единой, полнит осколками темные впадины и трещины, кусками цепляется за сточенные конуса подводных скал и все же осознает себя. Она только процесс, она поглотитель. Сонное, мутное марево глубин трепещет перед ней. Ведь Сеть единственная и главная в этом мире, она созидает его чистоту и правильность.

Покой, покой, тогда ей хотелось одного покоя. Сеть распластывалась на самом дне, самой глубокой бездны и отдыхала от бешеного ритма, когда-то составлявшего смысл ее существования.

Но суетливые, настырные твари – мельчайшие частички грязной, мутной жизни, они не отпускали ее. Твари падали на тело сверху, будто обжигающие капельки кислотного дождя. Они превращали ее расслабленную плоть в сплошную, болезненную рану. Они рыли бесконечные ходы в ее внутренностях. Они зачинали и рождались в ней, они испражнялись в ее тело. Сеть становилась немыслимо вялой и рыхлой. Она почти переставала существовать в единстве и тогда просыпалась.

Вдруг, по бесконечно долгому телу пробегала судорога ярости. Она тянулась из конца в конец несколько дней. И только затем, после бешеной пляски боли и усталости от прошлого, ее тело покрывалась потом.

Сеть менялась на глазах. Ее волокна утончались и утончались. Они освобождались от лишнего и чужого. Они вновь становились собой. Боль побуждала к действию. Боль зачинала разум, собирала в спираль отголоски и ощущения, сплетала огненный жгут мысленного потока.

Сжатие было таково, что вода булькатила вокруг, и раскаленный пар мириадами пузырьков устремлялся вверх к поверхности. Волокна ее тела превращались в нити. Но нити эти, уступали в прочности только камню. Да и то лишь потому, что камень не имел смысла, и не насыщал тело.

Потом начинали набухать пищеварительные комки. Сгустки нитей свернутые в рулоны образовывали ядра – поглотители. Все то, что донимало ее долгие годы, сейчас шло в ход. Оно предназначалось, как исходный материал. Сеть готовилась к настоящему поглощению. Сеть осознавала себя правой, и движение начиналось. Но медленно, неторопливо, даже изящно. Царица мира возвращалась и осматривала свои владения.

Над миром парила его тень. Боль отпускала, и Сеть плавно скользила, прогоняя себя через пространство. Тень накрывала горы и долины, рифы и впадины.

Она неспешно дрейфовала над суетливым уютом колоний и поселений моллюсков. Тень внимала их Голосу и узнавала про очередные достижения того, что головотелые обозначали символом познания Мира. Она радовалась красоте и теплоте их декоративных садов, с улыбкой слушала щебет детворы. Она спокойна и уверенна в своем предназначении. Лишь аляпавая игра разноцветных бликов в толще воды, игра и ее тень – они вдвоем в целом мире.

Тень пропускала через себя тот свет, который насыщает и согревает их души. Она пропитывала собой небо, но оставалась так бледна, что казалась только отблеском, самым мимолетным ощущением, на пределе всякой чувствительности.

И опять, без видимой причины по телу пробегала легкая, быстрая судорога. Затем еще и еще. Тень превращалась в поверхность бешено бьющегося студня, сплетения из тончайших стальных нитей, зудящих в неопределенности.