Анатолий Андреев - Игра в игру

– Сейчас поймешь. Однажды он почистил зубы и побежал. Добежал до перекрестка и решил перейти улицу. На зеленый свет, на пешеходном переходе. Прямо по «зебре», понимаешь, строго по линеечкам. Левой – правой, левой – правой. Ать-два. Как ты думаешь, что произошло? Ти-ил! – вдруг заорал мой собеседник, прерываясь на самом интересном месте и обращаясь, судя по всему, к собаке. – Паршивец Тил!

Очевидно, хозяин сделал упреждающий ход – изобразил вежливость, ибо пес продолжал тупо терроризировать соседку.

– Его сбила машина? – спросил я, надеясь, что продолжение будет пооригинальнее.

– Угадал! – оскалил нездоровые зубы счастливый папаша, у которого было все, что надо для жизни: солнце, воздух, вода, дети, собака и покладистый собеседник. – Его сбила машина. Всмятку. Усек? Не надо себе ни в чем отказывать. Ха-ха!

И он поднял вверх указательный палец, тщательно выводя мораль.

– Водитель, конечно же, был пьян? – спросил я строгим голосом.

– Не знаю, – честно опешил моралист. – Ти-ил!

Правила хорошего тона обязывали меня поддержать позицию рассказчика, так сказать, выразить человеческую солидарность. Или, на худой конец, искренне возразить и привести иной пример, что тоже можно было рассматривать как форму уважения. Завязалась бы оживленная беседа. В жизни появился бы интерес. Я знал, что доставил бы большое удовольствие хозяину Тила, если бы рассказал ему историю, повествующую о том, как один мужик и пил, и курил, и не бегал (разве что за бабами, ха-а!), и улицу пьяный переползал на четвереньках каждый день на красный свет – и при всем при том благополучно дожил до девяноста трех лет. И еще бы жил, но на беду почистил зубы – и сразу умер.

Тут целых две интриги: во-первых, жизнь представлялась большой тайной и загадкой, что всегда приятно снимает ответственность с человека; а во-вторых, если случайный собеседник разделяет твою позицию, если чужой жизненный опыт подтверждает твой (одна голова хорошо, а две лучше), пить можно было почти на законном основании. Теперь уже с другом. В два горла. Вот они, маленькие секреты жизни.

Но я не рассказал ему этой, в общем-то, правдивой истории. Хватит с него и того, что я выслушал его пьяный бред.

В порыве божественно холодного отчаяния, смешанного с леденящим гневом, я, сузив глаза, поинтересовался у своего несостоявшегося друга:

– А зачем ты на свете живешь, папаша? Чтобы ни в чем не отказывать большому брюху? Только честно отвечать, честно! И в глаза мне смотреть, в глаза!

Тот по-собачьи уставился на меня, не зная, как реагировать. (Тут мне совсем некстати вспомнилась другая собачья история, история собаки Павлова, к которой я вернусь в другом месте моего нескладного повествования. Я развеселил сам себя и улыбнулся.)

Было очевидно, что с подобной ситуацией он столкнулся в первый раз: нормальный, вроде, человек ведет себя как псих.

– Ладно, расслабься, – вернулся я к общепринятым правилам игры. – Вода холодная?

– А как же? К тому же мокрая. Ха-а!

«Последнее слово, интонацию, междометие, жест или даже выражение глаз уважающий себя человек должен оставить за собой: от этого возникает иллюзия победы. Последним нанес удар – победил. А хороший, достойный человек – это тот, кто побеждает», – автоматически и бесстрастно отметил я краешком сознания и, не ответив на жизнелюбивый выпад брюхатого, полез в воду, корчась от холода и от его ехидного взгляда. Уже погружаясь в воду, я подумал: «В чем-то очень главном идеалом человечества является базарная баба, не дающая спуску самому черту. Последнее слово – всегда за ней. В сущности, по ее образу и подобию лепятся все герои. Пришел, увидел, победил… Почто приперся? Пошел вон! Чего пялишься, супостат окаянный! Я те глазелки-то повыколю! Или в морду хошь?»

И я улыбнулся, прежде чем скрыться под водой. Последнее слово осталось за мной.

Выйдя на берег, я тряхнул остатками шевелюры, подражая густопсовому Тилу. В подобных ситуациях, когда реальность давит на меня тяжким бременем, я придумываю себе игру, с помощью которой заслоняюсь от реальности. Жить становится легче, жить становится веселее. Внимательно смотрим по сторонам. Вот уже знакомый нам черный чао-чао, заросший шерстью, будто як, по кличке Тил. Дети называли его Наутилус, сокращено – Тил. Юмор, недоступный детям, заключался в том, что Наутилус жутко боялся воды и напрочь отказывался лезть в нее, а когда его насильно затаскивали метров на десять от берега, Тил обреченно греб к земле обетованной, выбирался на травку и победно вываливал свой лиловый язык, экзотического бледно-фиолетового оттенка, напоминавшего то ли шляпку изысканной поганки, то ли прикушенный язык утопленника. Славный был пес.