Николай Боровой - Прозаические опыты

Когда он очнулся, увидел – подушка справа сработала, может это и спасло его во время кувыркания машины… Первое, что он почувствовал – дикую боль во рту и удушье от какого-то и соленого, и горького, липкого комка в горле. Выплюнув кровь, судорожно глотая воздух, стоная от боли, он начал потихоньку сознавать, что происходит, пытаться понять… Жив, уже хорошо… какая может быть еще первая мысль… боль страшная, челюстью, языком – не пошевелить… крикнуть не получится… попробовал – чуть не потерял сознание от боли, от хлынувшей крови… спокойно, спокойно – если жив, значит все будет в порядке…. Наверняка, кто-то видел… да, конечно – сквозь гудение в ушах, и тошноту, и полуобморок, услышались ему голоса где-то сверху, кричащие «позвонить в маген давид», в «службу спасения»… Точно, все нормально, меня вытащат… где я, «ле азазель», что происходит… Джип лежал на левом боку, сильно наклонившись вперед… переднее стекло, все смятое, большей частью отошло… смеркалось, да и в глазах было темно, и блики какие-то, то ли желтые, то ли черные, все время проплывали перед глазами, и трудно что-то было увидеть и понять, но Амир попробовал… спереди была видна пропасть… Амир не понял сначала, как это возможно – вроде бы джип лежит на скале, а впереди пропасть, виднеется Кинерет, кусочек города… минуту отдышавшись, собравшись, Амир начал думать, и картина ему показалось такой – джип, наверное, начал катиться, сползать в пропасть, но, видимо, запнулся о какой-то порог, о какой-то выступ скалы… ему вдруг воочию представилось, что значит – ВИСЕТЬ НА КРАЮ ПРОПАСТИ… Ему представилась покореженная машина, зацепившаяся на уступе скалы, капотом наклоненная в пропасть… и он внутри… Когда он понял это, когда он понял, что это он внутри, что это происходит с ним , что это он ВИСИТ НА КРАЮ ПРОПАСТИ, и стоит лишь чуть качнуться, чуть двинуться, и он сорвется вниз, его пробрал холод какого-то невообразимого, невыразимого ни словами, ни криком ужаса… он даже крикнуть не смог, у него сперло дыхание, крик застрял то ли в горле, то ли в груди… он вдруг физически почувствовал, что такое лететь в бездну… что такое нестись на встречу приближающейся земле, представил, что еще секунда, может, еще метр – и он летит вниз… И ВСЕ… как все… КАК ВСЕ??? ЧТО ВСЕ???? ВСЕ??? Все, ничего не будет больше.. его не будет … смысл этого «не будет», вдруг, впервые за всю жизнь, наверное, стал ему ясен, ощутим физически… ужас, невыразимый, холодный, липкий, спер дыхание, заставил его задергаться, попытаться встать, хватать рукой воздух, и джип от этого чуть подвинулся, от чего Амир, если бы мог завизжать по-детски – завизжал бы… его глаза смотрели в неспешно наливающуюся темнотой пропасть… он вдруг почему-то ясно, несомненно понял – это случится , вот сейчас случится, будет … джип не удержится, его не успеют спасти… это будет … как мог он собраться с мыслями, с духом – попытался собраться, сказал себе – яа, хабиби, аколь йигйе беседер, азов, шток 14 14 Эй, приятель, все будет в порядке, оставь, замолчи. (смесь арабского и иврита) , сверху люди, ты слышишь, тебя спасают, уже сейчас спасают, все будет нормально, они успеют, ты будешь жить… Почему-то вдруг промелькнула в мыслях жена, которая, наверное, скоро будет пытаться дозвониться ему на мобильный… а потом взглянул вниз, в пропасть… и снова ужас, холодный, пробрал его и дал понять – нет… ничего больше не будет – дальше пропасть… она тебя ждет – там конец всему… ВСЕ, КОНЕЦ, БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ БУДЕТ… ВСЕ, ВСЕ… Он видел это «все», он чувствовал его дрожью в руках и челюсти, холодом и какой-то бездной то ли в груди, то ли в животе… ВСЕ… ВСЕ… смысл этого «все» вдруг стал ему так ясен и так жуток, что дыхание снова сперло… от ужаса, побуждающего задыхаться, вытягивать шею и беспомощно ловить ртом воздух, крикнуть что-то, биться судорожно ногами и руками, куда-то бежать, а может от страшного удара грудью и головой, совсем он обезумел, в мелькающих перед его мысленным взором картинах плясали жена, грузин-взяточкник, почему-то – распечатки банковского счета, одноклассница, с которой он месяц назад переспал и с тех пор не созвонился, от стыда, жена, дочка его младшая… жена, старшая дочка, орущая на мать совсем, как мать на него, жена… теща. Не глаза – щели, стиснутые губы, взгляд судьи, чеканное карканье, каждое слово – приговор… как булыжник, которым медленно, с толком бьют по голове… тварь… босс… отпуск в Греции, на Пелопонесе… там тоже была пропасть… красивая, поросшая густым сосновым лесом, а внизу вилась река… снова жена, младшая дочка, которая смотрится в зеркале в новом карнавальном платьице на последний Пурим… папочка – а где моя сумочка, с чем я пойду на праздник?.. доченька… она что-то такое спрашивала меня на днях… что-то… спрашивала, дочка… папочка, а что это такое, что я умру? … При воспоминании об этом Амиру вдруг показалось, что это он смотрит детскими глазками, спрашивает – папочка, а что значит, что я умру? .. ответ был ясен – пропасть темнела, смотрела ему в глаза и несся где-то вопль – ВСЕ… ВСЕ… Пропасть смотрела на Амира, словно говорила ему – «сейчас», «сейчас», но все не наступала, и ужас от этой глядящей ему в лицо, глумящейся над ним пропасти, в которую, он чувствовал, ползет джип, душил его, заставлял его сдавливать горло в безумном крике, как в агонии совершать какие-то движения руками и ногами, и главное – нельзя было ничего сделать… Кричать не выходило, двинуться было страшно, джип и так полз куда-то вниз, и пропасть наступала медленно… «папочка, что значит, что я умру»… он это спрашивал, а не его дочь… он вдруг вспомнил, что когда-то так же смотрел на мать снизу вверх, спрашивал ее о чем-то… об этом?.. нет… он шкурой вдруг снова почувствовал себя ребенком… нет, было!!!!! Не тогда, позже, но было!!!! Позже, лет в двенадцать он это почувствовал… тогда ночью, он не мог заснуть, остался один в комнате, и вдруг почувствовал, ощутил напрягшейся спиной, что когда-то будет миг, когда его больше не будет … не будет… не будет… никогда не будет… что-то будет, а его – не будет … так же, вспомнилось, он тогда вскочил, задыхаясь, с кровати, перелетел через комнату к двери, закричал на выдохе, по-девчачьи «мамочка»… несколько секунд душило, потом прошло…. Потом забылось… еще раз было лет в 17, или в 18… несколько раз было… так же – душащий, липкий ужас, крик «мамочка», детский, растерянный, беспомощный, глаза вылазят, безмолвный плач…. Потом мысль – ну, это еще ведь не сейчас, еще не сейчас, еще нет … потом проходит… потом снова настигнет, накатит… подумаешь, решишься вдруг увидеть неотвратимое, от чего не убежишь, не спасешься – тебя не будет , и ужас спирает дыхание, заставляет вытягивать шею и хватать ртом воздух, кричать по-детски «мамочка» – от отчаяния и беспомощности, и словно все рушится, переворачивается, пробирает холод, в глазах темнеет… и только одно унимает, успокаивает этот ужас – мысль, что еще не сейчас, не сейчас … и что делать с этим, как жить… ведь думай – не думай, хочешь – не хочешь, а будет , рано или поздно предстоит это … что же – просто просмотреть жизнь как кино, пролистать ее, чем-то занимаясь, а после – сгинуть, бесследно исчезнуть, словно и не было тебя никогда, безразлично уйти в небытие, уступив место новым участникам бессмысленного карнавала?.. Как же жить так – просто ожидая смерти, пока свершится неотвратимое… сознавать эту судьбу, ужасаться ей, видеть, как изо дня в день она приближается, наступает, и ничего не делать, не пытаться восстать, «оспорить» как-то, «просто жить», ждать… как же жить так, зачем тогда все, что тогда имеет смысл ? Как же просто ожидать того, что уже сейчас, в самом начале пути, когда все еще далеко, очень далеко вызывает ужас , как же не видеть, не думать, или видя, быть безразличным и просто ждать, ничего не пытаться сделать… Тогда, вместе со всеми этими мыслями и тайными ночными мучениями, начала забирать его отчаянная тоска, будто противно и бессмысленно все вокруг… не мог он терпеть этого мучительного, отчаянного чувства бессмысленности и отвратительности всего происходящего, каждого дня… перед самым завершением школы, будучи на хорошем счету, начал сбегать с уроков, бродить где-то, бежать от одиночества… не было сил влачить привычную жизнь, просто что-то делать, как ни в чем не бывало, строить какие-то планы, не видеть, не думать и не сознавать этого … будто ничего не происходит… а думать и видеть было страшно … сознавать истинный и трагический смысл происходящего посреди привычных жизненных обстоятельств было мучительно, спирало дыхание, нельзя было жить так… тогда же он свел знакомство с соседскими парнями из восточных семей, они и приучили его пить арак… чуден он был себе во всех его переживаниях, мучениях, страхах, чуден себе и чужд всем вокруг, ибо видел – не волнует их это, они просто не думают об этом, не видят очевидного… ну как же это, как жить так, у кого спросить? Неужели никто из старших не решил это когда-то для себя, не думал… к матери тогда не пошел… пошел к отцу… хотел понять – он никода этими приступами ужаса не мучался? Он – как решил для себя, что делать со смертью? Будет ведь… хочешь – не хочешь… Как то, после кабалат шабат 15 15 Молитва встречи субботы, происходящая в пятницу вечером. , они с отцом гуляли от синагоги домой… не слишком отец был набожен, но синагогу, бывало, посещал… и он не сразу, но решился спросить – папа, ты когда-нибудь боялся смерти ? Отец тогда страшно рассердился, и страшно, хоть наступила святая суббота, наорал на него, сказал, что это большой грех так думать, что смерти не надо бояться, что после смерти праведный еврей, исполнявший мицвот 16 16 Заповеди иудаизма , приближается к Творцу Мира, что у каждого еврея есть доля в «олам оба» 17 17 «Будущий мир». …. После этого боялся даже подумать, а потом и забылось, и расхотелось… Кто о таком думает, ну в самом деле, да и зачем думать… да и когда… да и если решишься спросить кого-то – покрутят у виска, посмотрят саркастично, ты что, мол, мажнун 18 18 Придурок, сумасшедший (арабский) ?… «Все люди когда нибудь умрут»… улыбка издевательства… «ты лучше скажи куда летом со своей планируешь ехать»… По отцовским стопам он не пошел, но о смерти думать расхотелось… ответ был найден – это не было тем, о чем надо думать, думать надо было о жизни, делать то, что требуют, надо было строить жизнь, бороться за место под солнцем, что бы все было «не хуже», чем у других, «у всех»… начисто забылся этот короткий, но страшный юношеский опыт, будто не он это был, и не с ним случилось … Перед глазами мелькала армия… поездки, учеба… первые «дела»… квартира первая… как он рисковал тогда, что бы на нее заработать… королева Беер-Шевы… мама умерла, когда он был на стажировке в Нью-Йорке… смерти отца он тоже не видел, только успел на похороны, но когда перед погребением, по обычаю, пригласили взглянуть на лицо умершего, он испугался пойти, у него не было сил, пошел брат… человек из управления таможни… они тогда сделали «большое дело»… Пропасть смотрела в глаза Амиру, а он – словно первый раз увидел ее… ему некогда было ее видеть, он жил, он строил жизнь… годы жизни… королева Беер-Шевы родила ему маленькую принцессу… папочка, а что такое, что я умру … нет, это младшая, недавно… как они со старшей похожи… Джип вдруг страшно как бы скакнул вниз, но в последнюю секунду задержался на краю, и Амир вдруг почувствовал, что начинает сползать в переднее окно, в разбитое лобовое стекло…. Пропасть обнимала его… он начал упираться ногами, как мог, за что-то хвататься руками… цепляться судорожно, как цеплялась его мать за ручки больничной кровати, поднимаясь на спине, когда после пожеланий, сестры повезли ее в операционную… цеплялась, словно пыталась остановить, не дать забрать ее туда – в пропасть, в неизвестность, в сон, после которого можно уже никогда не проснуться… будто это ее последние метры, последние секунды, последнее, что она слышит и видит, и дальше – бездна, и сползая в эту бездну, она цеплялась за ручки кровати, за что могла… тогда он это запомнил, ее движение, его страшный и очевидный смысл отложились в его душе… он даже жуткой боли во рту уже не чувствовал, его обнимала пропасть… его живот, его грудь, а не его разум, чувствовали смысл слова ВСЕ… он собирал на дом… дом… дом был мечтой… королева мечтала о доме… ради него пришлось пойти на то «старое» дело, на котором его подловили недавно, на страшное дело… камера-одиночка в тюрьме «Декель» – молодым адвокатом-стажером он посещал там преступника… бетонный, шершавый сортир около кровати, серо-черные стены. Вонь… затравленный взгляд… если бы дело вскрылось, его ждала бы такая камера… ах, сколько он видел таких взглядов, таких ублюдков, всяких ублюдков… А их руки… сухие, с тонкими слабыми пальцами, жирные, потные… сколько ему довелось пожимать в жизни таких рук, чтобы что-то иметь… пропасть откладывала объятья… ему захотелось вспомнить что-то в своей жизни, что выдержало бы взгляд этой уже совсем потемневшей пропасти, что хоть как-то уняло бы, просветлило ужас перед ней… ему вдруг до привкуса во рту вспомнилось тело жены, когда она была молода… королева Беер-Шевы… такую задницу надо было еще поискать… и вдруг ему представилось, что они на кровати лежат с женой, и тело ее жадное, красивое, вожделенное… только не кровать это, а там, внизу, он лежит рядом с ней, с ее наготой, весь искореженный, так, что узнать нельзя… перед глазами мелькнул дом… он достался таким трудом… ему представилась королева Беер-Шевы, которая сейчас, на залитой светом кухне готовит ужин, включила вечерние новости, скоро наберет его… и она будет там завтра, и завтра вечером она так же включит новости, но его в этом доме, в этом уюте уже никогда не будет… НИКОГДА НЕ БУДЕТ… подумалось: лет пять-шесть, и старшая начнет водить женихов в дом, там, в этом доме будет жизнь, а его там не будет… не будет его, больше никогда не будет … он вдруг попытался представить, что останется от него в том, что будет после него, где он будет там, в чем… безумно пляшущие, орущие, спирающие дыхание мысли говорили Амиру о том, что в том, что будет, его нет, не будет ничего, что было бы им, в чем он был бы … Пропасть дышала ему в лицо, глумилась над ним, и не было ничего, что могло бы его защитить… голубые глазенки, которые смотрят на мамочку… Во всем этом ослепляющем, убивающем, повергающем во мрак безумии ума, почему-то не вспомнилось Амиру гневное лицо отца, когда он спросил – папа, а ты боялся когда-нибудь смерти?.. То лицо, которое потом убивало мысль о смерти в самом ее начале, когда пропасть только начинала разверзаться в мыслях, когда только подступала к горлу, только спирала дыхание… Перед лицом пропасти, сейчас – когда оно, казалось бы, так спасительно, нужнее всего – лицо отца покинуло Амира, не посетило его в его ужасе и безумии… Пропасть торжествовала, буйствовала, глумилась над ним, ждала его, дышала тянущейся с вечернего Кинерета влажной, адской жарой… из какой-то последней глубины, из напоследок промелькнувшего воспоминания о уютном доме, о ужине на светлой кухне под жужжание новостей, еще вдруг всколыхнулась в Амире последняя надежда… он вдруг физически, почти реально ощутил себя там , в доме, в безопасности, среди привычных и любимых вещей, а не здесь , над темнеющей бездной… он вдруг даже услышал, как о крышу джипа стучат камни и щебень – кто то, значит, пытается спуститься к нему по склону… эта надежда вдруг даже стала для него совершенно реальной, он на какую-то секунду почувствовал ясно, наверняка – все, ужаса нет, не будет, тебе все привиделось, спасен … ему представилась больница, где он будет через час, жена с дочерью, приехавшие его навестить… Спасатель, который спускался к джипу Амира что бы посмотреть, что происходит, есть ли живые, сделал роковой шаг, и сорвавшись неверно поставленной ногой, сам чуть покатился и ударился всем весом в крышу джипа… Амир взглянул в лицо пропасти, и она обняла его…