Глеб Карпинский - Ледяная дорога. Исторический роман

Пока шла суета вокруг падре, который почему-то сопротивлялся идти на покой, из автомобиля выбрались два стройных молодых человека в черных рубашках, похожих на те, что носят фашисты на факельных шествиях, но только с расстёгнутым воротом и с широкими красными подтяжками. Кудрявые длинноволосые головы украшали артистичные шляпы, что делало их сходство с какими-то цыганами или румынами. К тому же, один из них был со скрипичным футляром, другой с бандонеоном.

– Музыканты, – догадалась Сара. – Наконец-то хоть что-то стоящее на сегодняшний день! Идите же к нам! Поднимайтесь!

Молодые ребята, казалось, не слышали восторженный призыв хозяйки виллы. Они продолжали озираться по сторонам, словно ожидая особого приглашения, пока Антонио не показал им направление, куда следовать.

– Ну что Вы стоите, точно бараны перед новыми воротами! – хмурился он. – Вас ждут.

Но они не спешили и терпеливо ждали, когда спустившиеся во двор наиболее прыткие офицеры не расхватают всех визжащих от смеха путан, некоторых из которых понесли на руках. Замира же шла сама, гордо отклонив предложенную ей руку. Она встретилась глазами с Сарой и все поняла.

– Добро пожаловать! Добро пожаловать! – повторял мельтешащий перед ней мальчишка-собачник. – Сеньор Джузеппо поручил мне посадить Вас на лучшее место.

Когда двор опустел, тот, что с бандонеоном, вытащил на свет божий из автомобиля неказистого сгорбленного старичка в сильно поношенном смокинге, с заплатками на локтях, который, поправив белую розочку в петличке, стал стряхивать дорожную пыль, блески и пудру с примятых брюк. На его коленях, очевидно, из-за нехватки свободного места в салоне сидела одна из этих упругих виляющих попок. Сара узнала в нем маэстро Валенсио – талантливого пианиста, дающего концерты на частных милонгах и активного борца за отмену автомобильного движения в Риоманджоре. Он галантно кивнул ей.

Самым последним из вновь прибывших оказался степенный, невысокого роста мужчина с седой бородкой, в солидном английском котелке. Это был доктор Когенмен. В руках он держал большой кожаный саквояж и не выпускал его даже тогда, когда один из слуг Джузеппо предложил ему свою помощь. Поправив запотевшее пенсне, доктор осведомился у слуги, как здоровье гостей, и, услышав исчерпывающий ответ, что сеньоры только что заказали третий ящик шампанского, деловито отправился по ступенькам в холл. Вакханалия продолжилась.

То, что происходило потом на вилле инженера Джузеппо, принимавшего своих нацистских друзей, сохранилось в воспоминаниях очевидцев какими-то смутными очертаниями, разве что с редкими вспышками просветления, хорошо сдобренными байками прачки Кончитты. Мы приведем лишь некоторые правдоподобные эпизоды того вечера, которые приблизят нас невольно к развязке и, может быть, лучше объяснят мотивы наших главных героев. Но, прежде всего, стоит сказать, что для проницательной Сары это был пир во время чумы, и она являлась несомненно восходящей звездой этого безумного, во многом чудовищного своей беспощадностью вечера. Или даже, вернее сказать, подобно загнанному зверю в клетке, металась она из угла в угол под прицелом охотников, облаянная и обруганная сворой шакалов, ощущая всем своим существом, как бешено стучит ее сердце в сладко-болезненной, никогда прежде неведанной ей истоме, сердце, которое находилось сейчас на тонкой грани между страстью и смертью. Будь то занесенное случайным ветром перышко из крыла ангела или сброшенный ненароком щелчком указательного пальца пепел с сигареты дьявола, любое провидение могло склонить эти судьбоносные чаши весов в ту или иную сторону. Пожалуй, смерть для Сары была даже лучшим избавлением, тем спасительным усмирением проснувшейся в миг природы женщины, которая жаждет захлебнуться в пучине овладеваемых ею страстей и еще по инерции хватается за соломинку морали, и если и выпускает ее из рук, то только уже в обреченном падении в эту манящую бездну. Да, она вдруг поняла, что страстно желает Рудольфа, что без него вся ее жизнь не имеет смысла, что весь этот брак с Джузеппо давно опошлен его многочисленными изменами, и ей стало страшно за бесцельно потраченные прежде годы, в которых пропала ее юность и гибла молодость.

– О, Агапетто… – прошептали ее губы под звуки Кумпарсито, и Рудольф, прочитав этот страстный призыв по губам этой красивой женщины, смотрел на нее, уже не отводя взгляда, точно великий провидец, понимая каждое движение ее мысли и плоти и знающий заранее, чем все это может закончиться.