Олег Мироненко - Бессмертие. Трилогия. Часть III

Мальчик покачал головой.

– Нет. Этой концепции не хватает изящности.

– Чего? Ладно, ладно… Приземлился – то есть, приводнился – я так себе: лежу, значит, в ушах шумит, и тут, смотрю – ещё кто-то на меня летит,

орёт и руками машет…

– А ну, хватит трещать, – резко вмешался в разговор дядька. – Было и было. Два дня в суете потратили: наливали да летали, летали да наливали… – Скопившееся раздражение прорвалось.

– Ну, а радуга-то была? – поинтересовался мальчик.

– Была, – разом кивнули Степаныч и Лёха.

Последний тут же попытался было добавить:

– Не все, правда её видели… – но тут Степаныч («Хватит, говорю, трещать») двинул его по загривку, и Лёха обиженно замолк.

– Так, – тут же перехватил инициативу дядька. – Пора бы и размяться. Ну-ка, кто тут на меня?

Воздух наполнился сопеньем, кряхтеньем, гортанными вскриками, шумом топчущихся и падающих тел – богатыри мерились силушкой. Дядька собрал вокруг себя троих и поочерёдно расшвыривал их в стороны, пока один наконец не изловчился: круто подсел под него и даже попытался было перекинуть за спину, но не осилил и упал на песок вместе с вожаком, тут же в отместку немедленно принявшегося соперника дубасить. Вообще приёмы встречались самые разнообразные: от подсечек до сшибки грудью, а кое-кто с успехом применил и болевой на руку, заставив истошно завопить соперника. Запыхавшись, богатыри уселись в кружок и попросили Кирилла «изобразить что-либо из мордобоя диковинное». Мальчуган прикрыл глаза, настраиваясь и подключаясь к нужному полю информации, а потом поочерёдно изобразил «дракона», «тигра» и «богомола» из арсенала китайского ушу. Богатыри смотрели и фыркали, а бойкий на язычок Лёха выразил общее мнение:

– Нам с нашими плечами да рычагами пришибить их – плёвое дело, если скакать будут помедленнее…

Уже заметно проступил вечер, и жёлтый кружок солнца начал тускнеть.

– Гроза-то будет? – поинтересовался дядька.

Мальчик кивнул.

– Ночью. А вы куда сейчас? Зверей лесных проведать? Вы же их из силков освободите?

Было порой в этих его вопросах что-то совсем ребячье, никак не вязавшееся с серьёзным видом и обстоятельными ответами всезнайки.

– Ну а как же… Это мы так, для порядка балуемся. У нас ведь самобранка есть, да и яга чем только не попотчует… А тебе уж, поди, к черномору пора?

Кирилл кивнул.

– Пора.

– Не очень-то хочется, как я погляжу?

Мальчик, помедлив с ответом, вдруг шмыгнул носом.

– Он врать опять будет.

– Ну, Лёха-то наш может и почище чего-либо сочинить…

– Так он же не для себя. Он для гармонии, – проговорил Кирилл. —

И, не дожидаясь Лёхиного восклицания, добавил:

– Для лада душевного.

– Точно! – гаркнул-таки Лёха. – Я только, чтобы общество порадовать.

«Общество» одобрительно загудело.

– Ну, я пойду, пожалуй, – с некоторой запинкой произнёс мальчуган. – Увидимся.

Богатыри стали поочерёдно его обнимать, а Степаныч, как и при встрече, ещё и подкинул в воздух:

– Эх, серьёзный ты наш! Тебе бы в салки играть, а ты круглый день в заботах!

– Надо так, дядя Степаныч…

Подул ветерок, и на акварели неба показались облачка.

– С громом и молниями? – прищурился дядька.

– Как ты и любишь, – последовал ответ.

Направляясь к жилищу колдуна, Кирилл осторожно обогнул дремлющего в теньке под елью кота, даже во сне не забывавшего чревовещать в режиме радиоточки:

– Ну и что, что я эгоист? Эгоисты самодостаточны. Альтруисты слишком много на себя взваливают, а стало быть – и от других ждут многого, а это зря; они сплошь подвержены пьянству, в конце концов именно они и становятся циниками – как пить дать становятся, изрядно потрепав своё эго. Два эгоиста вполне могут мирно сосуществовать, а вот два альтруиста непременно угробят друг друга, не извольте даже и сомневаться – всенепременно угробят…

Мальчик лишь покачал головой.

Черномор маялся, и не было ему от этой маеты спасения. Да и что он, собственно говоря, мог поделать-то? Вина на своём длинном и путаном веку он отродясь не пил, зельем тоже никаким не баловался, ну а после былых подвигов интерес его к женскому полу изрядно пооскудел. Не говоря уж о том, что и силушка после возвращения его покинула – только на мелкий кураж теперь и хватало… Ох, скушно стало – скушно и тошно! И ведь знал, знал, что ждёт его наказание, и почти ведь смирился уже – но чтобы теперь быть в услужении какому-то приблудному мальчишке! Вот заявится сейчас, прожжёт насквозь своими гляделками – и заставит вытворять ненавистное. Его – его, черномора! – да подрядить хранить равновесие! Докатился – дальше некуда! Так он скоро и летать разучится. А ведь как было легко, как подвластна была стихия, когда нащупал он слабину в этом самом равновесии, и открылись ему за это силы немалые, и пьянящее ощущение власти и довольства всегда было с ним, и… О-хо-хох. Поторопился. Ещё бы немного выждать, чтобы наверняка уж, чтоб без всякого подвоха… А, вон идёт – имя окаянное, заступничек малохольный, – муравьёв ему в штаны! Успокоиться надо бы, подостыть, не показывать так круто неприязнь-то – а то как бы самому муравьёв обирать не пришлось без меры…