Антон Уткин: Вила Мандалина

Наглядевшись на камелию сверху, пока пил кофе, я спускался по крутой лестнице, наклонялся над ней и разглядывал ближе. Камелия, что называется, пошла в рост. На стволе кое-где появились клейкие листочки, напоминающие гусеницы, и они разворачивались с тем целеполаганием жизни, которое иногда способно вызвать неотчётливый страх, и вся эта картина веселила мне сердце.

Я понятия не имел, как быстро растёт камелия, и только гадал, спустя сколько лет этот маленький росток превратится в роскошный куст, щедро усыпанный цветами.

К началу апреля лепестки цветка побледнели по краям, и скоро его не стало. Но это было в порядке вещей. Немного беспокоили муравьи, жадно облепившие свежие побеги, но я убедился, что муравьи ущерба не наносят.

Перед отъездом я преподнёс своей соседке Станке коробку модных конфет и слёзно просил поливать камелию в особенно жаркие дни лета.

А оно, как и ожидалось, удалось в коронном стиле этого края: горели леса, немилосердствовало раскалённое солнце и вода чуть не закипала. Я то и дело справлялся в сети о погоде во Врдоле, молил о дожде, и мог только догадываться, исполняет ли Станка мою просьбу.

У меня же под окнами кипела безостановочная деятельность городских властей: усовершенствовали детскую площадку, меняли новые бордюры на ещё более новые, косили траву ревущими газонокосилками, и четыре месяца я был в заложниках у этих неутомимых, не мечтающих об отдыхе палачей. Однако дела – подлинные или мнимые – не давали тронуться с места.

Вернулся я как обычно в начале октября.

Она подросла за лето. Я осторожно потрогал её за глянцевитый листок, словно пожал руку ребёнку, отгрёб от ствола оранжевые пальмовые орешки.

Первые дни меня посещали сновидения, похожие на киносериал. Объединяло их пространство, освещение и совершенно непередаваемые ощущения, которых не испытываешь наяву. Можно было сказать, что мне снилось счастье, однако для обозначения того, что я переживал, не существует слова ни в одном языке. Каждое моё действие в этом условном мире было осмысленным, и результаты его приносили удовлетворение, – так не бывает на нашей земле. Но повторюсь: Врдола – особый уголок, так что пробуждался я без сожалений.

Несколько дней держалась солнечная погода, но внезапно бухта закрылась дождями. Над крышами поплыл горький дымок буковых поленьев.

В русской семье, постоянно живущей неподалёку, мне сказали, что зимой у их соседей, бывших в отлучке, выкопали молоденькую пальму lepesa hamaerops, розы и что-то ещё. До этого мне и в голову не приходило, что можно воровать растения.

– А что здесь удивительного? Живут небогато. Каждый евро на счету.

Поначалу я не придал особого значения этим словам. Народу тут хватает всякого, в том числе и настоящих бедняков. Мне приходилось видеть албанцев, бредущих вдоль дороги с мешками лаврового листа; слыхал и о том, что во дворах, оставляемых на зиму, цыгане собирают лимоны. Да я и не видел в этом ничего зазорного. Уже не помню, как там римское право толкует о плодах, но мне казалось куда более несправедливым, что они увядают на ветках, не имея возможности ни с кем разделить своё полновкусие.

Как-то утром заглянул Иво, служащий водоснабжающей компании, чтобы снять показания счётчика. Заметив камелию, он изумился:

– Зачем же такую маленькую? Долго придётся ждать. Взял бы на рынке в Которе приличный куст.

Мне было сложно объяснить не то что ему, но даже самому себе, чем я руководствовался в выборе. В каком-то смысле мне хотелось начать всё сызнова, и этот жалкий росток должен был отмерять вехи нового существования.

– Вся наша жизнь – одно сплошное ожидание, – неожиданно добавил Иво. – Едва родившись, мы начинаем ждать смерти. А чтобы не было так скучно, это главное ожидание заполняется более мелкими.

Я улыбнулся его словам. Я был одинок, и не по причине изгойства или особенно печальных обстоятельств, просто неисповедимыми путями одиночество пришло ко мне раньше, чем к другим. В последнее время ещё несколько троеточий обратились в точки, будто и впрямь приближалась осень и листья отпадали сами собой. В прежние годы невольные взгляды в окна к одиноким старикам рождали вопросы: как они там, в своих стенах, полных отживших своё вещей, пожелтевших фотографий тех, кто был им дороже всего? Но то были праздные мысли, слетавшие с сознания от любого впечатления молодости.

Теперь я это знал, и когда мимо проплывали величавые яхты, их вид больше не звал меня в путь – всё было при мне.