Сергей Степанов - Добрые люди

Решение было элементарным. Он подобрал соединители и уголки той же фирмы, но более тёмные. Под цвет пола. Смотрелось даже солиднее, чем с оригинальными. Он порадовался работоспособности своего разума. С улыбкой, блестящей из глубины глаз, заскочил ещё на одну полянку, чтобы взять саморезы подлиннее – бетон понизу крошился, и короткие вылетали сразу.

На завтра был запланирован перевал. Поцапались с родителями и решили не дожидаться окончания ремонта. Оставалась мелочь. Из основного: поставить вот плинтусы, повесить пару светильников, установить розетки. И недавно безликая строительским ремонтом однушка, или «адфуфка», как прикольно шепелявил Кирюха, становилась их родным домом на годы вперёд. Сантехника уже висела на своих местах, кухонька, икеевская своей простотой, но любовно собранная каждым винтиком, – тоже. Перевезти надо было только двухэтажную детскую кроватку да кое-какую посуду с одежонкой. Он улыбнулся. У их семьи, несмотря на близость оловянного юбилея, почти ничего не было.

Желудок протяжно заурчал, хотя нет, скорее заблеял, когда показалась очередь. Но Андрей даже не подумал прислушиваться к этой мямле. Финишная ленточка ремонта уже зеленела опушкой новой жизни. Разве могли пятнадцать жалких минут в этом болотце повредить его уверенности? Он нажал зелёную кнопочку и прижал к уху вибрировавший телефон.

«Да, любимая, – сказал он, улыбаясь. – Да, уже почти… Ага… Папа такой голодный, просто ужас… Спасибо, Веточка… А будет только картошка с мясом?» Он ещё раз, теперь хитро, улыбнулся, положив трубку в карман. Женщина, стоявшая перед ним в очереди, незаметно осмотрела его, сделав вид, что копается в сумке.

Прошло уже почти два месяца с тех пор, как они оживили гулкое чрево квартиры своими голосами. Это был их второй визит после подписания акта. Андрей бросил на пол в комнате свёрток полиэтилена, а Верка отнесла на кухню пакет с валиками, кистями и красочными банками. Однозначно было решено все перекрашивать и переклеивать, оставив от строителей только плитку в ванной – новую было не потянуть. Он уже прочитал, как (как два пальца) укладывается ламинат вместо линолеума, она – когда-то помогала родителям клеить обои… Он стоял уперев руки в бока, глядел в окно и улыбался незнамо чему, когда она подошла к нему сзади, обняла, тяжело дыша, как обнимала когда-то, и стала, не разрешая руками обернуться, расстёгивать и снимать с себя и с него… Когда они ушли поздним вечером, вздыбленный полиэтилен всё ещё пенно бурлил посреди комнаты, расплескивая безумный рисунок ступней по запылённой поверхности пола.

* * *

Вера положила трубку на холодильник. Его игривость остро порезала. Даже не порезала, а проколола! Она машинально домывала посуду и чувствовала, вернее, доподлинно знала. Несмотря на спокойный день, спокойный вечер, близость переезда, который означал исполнение её долгожданной мечты, она не чувствовала ни лучика. Скорее, наоборот, плотный чёрный квадрат удерживался ниточкой на самой границе зрения, и стоило сделать неверное движение в очередной безуспешной попытке разглядеть его сущность, как она, эта тоненькая нить, могла оборваться под неумолимой тяжестью, и Вера была бы раздавлена. Она подошла к шкафчику, взяла ещё таблетку успокоительного.

Время, когда в их жизни появилась Валька, вспоминалось как солнце, как свет после тёмной ночи, озаряющий путь не знавшим до этого пути людям. Её родители, у которых они поселились после свадьбы, разрывали бедный кулёк напополам, ревниво следя, чтобы ни одному из конкурентов не досталось больше Счастьюшка. Жемчужинка, игриво подглядывающая за взрослыми из пелёнок, беззвучно смеялась бубликом-ротиком, как будто знала наперёд, что ласка и любовь пребудут с ней навеки. Молодых родителей сладчайше отговорили от переезда в далёкий посёлок, где им предлагалась работа с жильём; их холили, лелеяли и самыми шпионски-ухищрёнными способами отсылали гулять и развлекаться, чтобы старые родители могли спокойно соревноваться в количестве пойманных Солнечных зайчиков-улыбок.

Что-то такое, только ещё более ироничное, она отправляла для публикации и очень ждала. Но её всё равно не взяли. И мать, Вера запомнила, сдержанно извивалась губами, узнав об этом, но всё же выпустила что-то вроде «детей рожай», и выражение лица мелькнуло, памятное с детства ещё, когда мать одними глазами, держа бумажки в вытянутой руке, читала Верины стишки. А ещё, когда у Веры однажды устала грудь, и молоко не шло, та проползла в ванную и до унижения больно и целеустремлённо нацедила нужную дозу, лишь бы отправить…