Кирилл Куталов - Запрещенные фрукты. Травелоги и рассказы

В гостиницу ты возвращаешься на убере – полтора километра.

В мертвый час – половину третьего – едем на поезде в Момбасу. Поезд отходит от нового терминала, это будущее транспортной архитектуры, инсталляция из двух гигантских металлических параллелограммов, положенных один на другой посреди пейзажа из Mad Max: пустыня, контейнеры, заборы с колючей проволокой, бараки за заборами. Перед входом – длинный армейский тент, знак No photo, внутри тента – низкий пандус, на него нужно поставить сумки и отойти на два шага. Вдоль сумок проходят солдаты с собаками, сперва с пожилым спаниелем, бело-черным, в грязных ржавых пятнах, потом с палевым лабрадором. «Pick up your luggage» – кричит высокая женщина с автоматом, когда досмотр закончен.

Терминал, из которого два раза в день отправляется экспресс Найроби – Момбаса, обслуживают китайцы: внутри ходит китайский Санта и раздает детям конфеты. В вагоне первого класса – кенийский шик. Платья, прически, ногти: стая зебр за окном, еще практически в черте города, не так привлекает внимание, как высшее общество Найроби, отправляющееся на курорт. По вагонам несколько раз проходят двое военных с АК-47, один из них несет автомат за рукоятку, стволом вниз.

Вдоль дороги, как коровы где-нибудь в Башкирии, ходят красные слоны, покрытые пылью однотонные жирафы, я вижу стаю крупных зеленых обезьян, множество зебр и один раз в кустах – мощный рыжий зад с черной кисточкой хвоста. Железнодорожное сафари.

В Момбасу приезжаем в половину восьмого, уже стемнело. Здесь такой же хайтек-терминал, никаких магазинов и даже банкоматов, только зал ожидания, тент у входа, автоматчики и китайцы на платформе. В ста метрах – площадь, куда приезжают такси и автобусы. Мы ждем водителя, он едет за нами из Малинди, это в паре сотен километров к северу, в сторону Сомали. На площади только черные люди, от этого ночь кажется еще темнее, эффект московского ноября.

Через полчаса звоним водителю: он застрял в пробке и ему нужно еще полчаса. Площадь пустеет, в конце кроме нас на ней остается семья: отец, мать и четверо детей, один на коляске, они тоже едут в Малинди, и их водитель тоже опаздывает. Я думаю: вот он, бэд трип – ночь, Момбаса, вокзал, севший телефон, шансов выбраться – ноль. Потом приезжает водитель и я понимаю, что бэд-трип даже не начался.

Мы едем через трущобы Момбасы. Везде, даже там, где нет света, полно людей, люди пьют, ходят поперек дороги, перекрикиваются, жестикулируют, дерутся, ебутся (из машины не видно), ссут в кустах. Пахнет жареным мясом, мочой, потом, сексом, этот запах разъедает что-то в сознании, как наркотик: от возможности исчезнуть навсегда меня отделяет только дверь старого ниссана, который медленно пробирается вдоль разбитой дороги (дороги?) между черных тел, трущобы кажутся бесконечными, в темноте видно только одежду и глаза.

В каждой деревне, которую мы проезжаем, на каждой стоянке дальнобойщиков – одно и то же, одна огромная африканская вечеринка, кенийское рождество, праздник дикой ночной жизни: возле железнодорожной фуры с надписью Café лежит, поджав ноги к груди, голый человек, он похож на старую покрышку от маршрутки.

Между деревнями водитель топит под 90, обгоняя грузовики, тук-туки и мопеды по встречке. Ниссан подлетает на огромных, как слоны, лежачих полицейских, каждый раз, когда мы расходимся в паре сантиметров с несколькими тоннами очередного ржавого железа, я думаю: я ведь мог бы оказаться в Венеции, Риме, даже в Копенгагене, учитывая сколько я отдал за сафари, почему со мной сейчас происходит именно это?

Справа в темноте – Индийский океан.

– Muslim? – Так со мной начинают разговор жители курортного города Малинди. Они подходят, показывают на мою тюбетейку, которую я восемнадцать лет назад привез из Ферганы, улыбаются, но как-то сдержано, белый маслим, диковина. Я отвечаю, что нет, не маслим, просто нравится шапка. Тогда же, восемнадцать лет назад, я привез из Средней Азии казахский войлочный ковер, но его давно съела моль, а тюбетейка осталась.

Мы завтракаем в Карен Бликсен, самое модное заведение в городе, все столики заняты, нам достается один возле входа, с этой точки удобно наблюдать за происходящим внутри круглого шатра с каменными стенами и тряпичным колышащимся верхом.

Почти за всеми столиками сидят белые. Девять из десяти – итальянцы за 50. Ходит очень красивый седой мужчина, похожий на Мастрояни, он одет в голубые шорты и белую рубашку навыпуск, рукава подвернуты так, как умеют подворачивать только в Италии – я пытался освоить эту науку по схеме в журнале GQ, получилось жалкое подобие, русским никогда не совладать с рукавами и шарфами, у нас в лучшем случае получаются рукава в стиле штурмовиков СС из фильмов про войну. Мастрояни подходит к пропеченным на кенийском солнце гранд дамам, дважды целуется с каждой, о чем-то спрашивает, внимательно слушает, склонив идеальной формы седые кудри, помогает сесть или встать, поддерживая дочерна загорелое кожистое крыло от подмышки до локтя.