Дарья Фроловская - Две трети волшебства. Творить добро – это честь

Беседы велись странные, как и подобает населявшим самые окраины молодым людям, особенно под неумолимым влиянием тихого вечера, которому невозможно было противиться. Беседами они обходили темы самые острые и вопросы разворачивали самые неоднозначные, и ни на что не приводили единого, общего, убедительного ответа – они и не давали ответов. Их целью, смыслом этих бесед было разговориться, развязать друг другу языки – и только потом уж наслушаться всякого, чтобы преисполненными разными мыслями разойтись по своим комнатам, по этажам дома белокаменного, служившего обителью для совершенно непохожих друг на друга людей, объединенных одной лишь целью – остаться в этих стенах подольше.

И у каждого на этот дом были свои виды.

Старожилом для всех здесь была благовидная молодая еще дама, возраст которой можно было только прикинуть, попытаться вычислить, исходя из известных и достоверных фактов – о ней, об этом доме и о прежних его хозяевах и жильцах. Она страдала очень известной, далеко не редкой, но практически неизлечимой и странной болезнью – при несокрушимом желании жить и прожить жизнь интересную – что у нее, общем-то, было и получалось, как казалось со стороны – она постоянно, за редким исключением находилась в терзающих ее душу сомнениях и недоверием была полна к каждому своему слову и ощущениям своим; она совершенно не знала, как и чем жить. И неизменно сокрушалась над тем – но и продолжала свои поиски – что ей, видимо, не хватает волшебства, раз так, как есть, она себя чувствует и не может перестать думать об этом. Не может перестать загадывать и прекратить, наконец, ощущать острый недостаток чего-то еще – чего-то большего, чего-то более значимого и сокровенного ей не хватало.

На этот дом, на его прошлое и на всех его обитателей – на все, что было связано с ним – она очень рассчитывала. Сама же жила здесь на правах потомка давнего друга прежних хозяев, портрет которой занимает весьма удачное место слева на стене большого коридора, который, в свою очередь, заворачивает все левее и левее и выражаясь даже пристроем на заднем дворе – а меж тем, отведенное ему пространство ничем не было занято, и только являлось еще одной, практически пустой комнатой, в которой едва ли кто жил, но, по общепринятой версии, все же была занята однажды – двадцать четыре года назад, личностью известной таким образом, что и сейчас, в настоящее время, все те, кто проживал нынче в этих стенах, собрались по оставленную ей память о себе, о золотой поре этого дома и о неудаче, постигшей ее и прежних хозяев.

Каждый занимал здесь свое почетное место. Например, старший сын друга прежнего хозяина, уже за первые дни своего пребывания в этих стенах заполучивший себе славу не менее противного скептика, чем отец его, поселился чуть не в подвале, и практически безвылазно копошился в архивах – он изучал все, что только можно было изучить, что только было у него на руках. Ему было интересно все, вплоть до сметы возможных покупок – пунктик прежней хозяйки. Он придирался ко всему – и даже если не к чему было придраться.

Он не верил, что смета покупок – это смета покупок, он же подозревал в ней зашифрованный список гостей, имена и сам факт приезда которых хозяева дома хотели скрыть; он постоянно, неустанно стучал по стенке самой разной очередностью и силой удара, вплоть до того, что сам же и придумал некий шифр, о котором не распространялся, но и сам пока не знал, куда его пристроить, но точно знал, что для чего-нибудь он пригодится – просто ничуть не сомневался в этом.

Но, в то же время, не был уверен ни в чем, кроме того, что следует продолжать работать с архивом, искать что-то сокрытое и разгадывать загадки, которых, быть может, и не было вовсе. Он прекрасно, более чем превосходно овладел этой наукой – если прекратит свою деятельность, свою бурную деятельность, то немедленно покатиться к пропасти в неизбежное помрачение рассудка. Он не мог жить без загадок.

И в этом они были очень схожи с уже упомянутой выше поселенкой.

И в этом был заключен их секрет бессмертия. Секрет их бессмертия.

Они называли вещи своими именами, но только так, как считали нужным – то есть, ни за что бы не признали вещь просто вещью, если были уверены – да и только хотели того – получить от нее что-то большее, какую-то выгоду, не предписанную функционалом. Они сами определяли свои возможности и возможности использования любой ситуации, любого предмета и всякого разговора – они выворачивали каждое слово так, что превращали их в единую мелодичную историю на пользу себе, и представляли все в таком свете, так хорошо, что одно только «но» напоминало о том, что не с блистательным прагматизмом дело имеется – но было в том и наследие прежнего хозяина дома, прагматика совершенного, которого эти двое гостей застали еще – на все, на все они ратовали и вновь не находили себе места, и вновь, даже самая мелодичная история не приходилась по вкусу им, и вновь, и снова и снова все опять было «НЕ ТО».