Array Сборник - «Лимонка» в войну

Под ложечкой неприятно сосёт от того, что я, действительно, лечу в эту таджикско-афганскую «жопу», лечу в страшную неизвестность, вонючую, липкую, и туда не хочу… потому что чую, лечу я на погибель, потому, что от «Афганистон» мне наверняка уже не отмазаться… будь неладен, ты, херов бен Ладен, Гриша и вся Шестая Вещательная Корпорация… О-о-о-о! Самолёт и в самом деле с воем начинает вкручиваться во что-то, что явно поплотнее неба. Мой сосед Абдулло зеленеет, по лицу ручьями стекает пот, он закрыл глаза и страстно шепчет то ли ругательства, то ли молитву… Чтобы как-то отвлечься от пугающих рывков и содроганий лайнера, впервые за три с половиной часа внимательно разглядываю этого странного человека. Ему на вид лет двадцать пять, на удивление – лицо благородное, породистое, одежда вся мятая, но очень качественная, европейская, и пахнет от него не азиатским козлищем, как от всех его соплеменников вокруг, а самым что ни на есть моим «Жак Фат». Может, уже спиздил? Нет, на месте. Мне даже уже кажется, что он куда умнее, чем стремится выглядеть. И что-то ему очень нужно именно от меня. И, уж точно, не ограбить. В самом начале полёта кресло слева было свободно, очевидно, он подсел, когда я спал. Спрятаться за меня думает, что ли? Или что-нибудь перенести. Очень странный тип. Таджик, подтверждая мои предположения, неожиданно, дрожа как в лихорадке, обратился ко мне на хорошем русском, почти без акцента. Нет, он просто взмолился, глядя в глаза и больно вцепившись мне в руку:

– Слушай, корреспондент, деньги везёшь, тебя же будут встречать на поле, скажи, что я твой переводчик, что ты меня нанял в Москве. Я в ящике был, в Домодедове перепутали, не на тот рейс погрузили. Помоги! Невесту хочу увезти отсюда. Её убьют, меня убьют. Скажи, скажи, кто, кто тебя встречает? Кого там знаешь?

– Абдусалома.

При упоминании этого имени парень отшатывается от меня. И, сложившись пополам, как от сильного удара в живот, замолкает до самой посадки. Связи, как я и думал, нет, телефон пишет: «Ошибка! Ошибка! Ошибка!». Почти сорок минут не подают трап. Сосед, очнувшись, что-то пишет на обрывке бумаги и незаметно вкладывает его мне в руку. «Записка, телефон с обратной стороны. Спрячь. Прошу, доедешь в Душанбе, слева направо набери и расскажи, что видел. Записку передай. Пожалуйста, прошу». Я последним иду к выходу, он сидит один в уже пустом салоне и отрешённо смотрит в иллюминатор.

У трапа – из темноты – кривые рожи стражников. Их много, и они тут же, с гиканьем, почти как баранов, дубинками начинают гнать толпу пассажиров к тёмному зданию порта. До него с километр, и там лают собаки. На бегу я пытаюсь объяснить кому-то из погонщиков, что мне нужен Абдусалом. Е-е-е? Абдусалом! Е-е-е? С третьей попытки мне разрешают остановиться. И, пока стражник вопит что-то в рацию, которая отвечает ему страшным треском, я, отдышавшись, закуриваю, оборачиваюсь назад и вижу, как на ярко освещённом пятаке у переднего колеса самолёта люди в камуфляже с автоматами запинывают и забивают прикладами какого-то гражданского, а он истошно кричит, причём на русском, что-то про невесту и Аллаха. Отсюда уже не слышно, что именно, ясно, что для меня. Прощай, Абдулло! Хрен его знает, кто ты такой, но спасибо тебе за предупреждение, задницу свою постараюсь беречь. Теперь-то я точно знаю, куда я попал! Я в Азии!

Абдусалом восседал, а вокруг кипел шмон. Стражники, раздавая пинки и зуботычины пассажирам, с грохотом вываливали на длинные столы содержимое их больших клетчатых баулов и, с криками, подолгу в нём рылись. Искали непонятно что, но, судя по стонам и причитаниям жертв, находили заныканные деньги и тут же их изымали. Нет, у Абдусалома не было трона, он статно восседал на одном из старых аэрофлотовских диванов, что были выставлены полукругом посреди огромного плохо освещённого главного зала аэропорта, лицом к происходящему. Я сразу понял, что именно этот сорокалетний подтянутый красавец-перс в переливающемся тёмно-синем костюме и хорошем итальянском галстуке, с орлиным профилем, полуопущенными веками и снисходительной золотой полуулыбкой и есть нужный мне начальник худжандской таможни Абдусалом. Он был здесь главный. По обе стороны от него, расставив ноги и заложив руки за спину, стояли два седых круглолицых помощника-таджика в толстых серых спецназовских бушлатах с капюшонами. Без погон, но у каждого на лбу написано: «Сделано в КГБ СССР. Капитан». Время от времени некий согнутый прихлебало выпрыгивал откуда-то из-под начальственного дивана и наливал Абдусалому треть пиалы чаю из пузатого фарфорового чайника, стоявшего подле на низеньком дастарханчике. Величественный начальник таможни отпивал глоток с закрытыми глазами и молча совершал едва уловимое движение каким-нибудь одним из своих, сплошь унизанных перстнями, пальцев рук. Каждое из этих движений имело свой особый, чёткий смысл. И от того, какой рукой и каким пальцем двигал Абдусалом, зависело, в какой части зала и у какого таможенного стола шум и вопли усилятся. По такой же распальцовке стражники выделяли неких людей из толпы ждущих «досмотра» пассажиров и подводили их к Абдусалому. С иными он и оба его помощника даже расшаркивались по-восточному и дружески обнимались, но почти все из этих избежавших шмона «избранных», перед тем как выйти за стеклянные двери на волю, заискивающе улыбаясь, выкладывали на столик перед Абдусаломом какие-то вытянутые картонные коробочки. Уже потом я с удивлением обнаружил, что это были куклы «Барби», не меньше десятка. Ждать пришлось минут двадцать. Два цепких рябых азиатских мента в форме, непонятной народности (скорее узбеки или вообще киргизы, чем таджики), держали под локти меня, а третий, в гражданском, – мою сумку. Им очень хотелось врезать мне по почкам – я закурил на лётном поле, отказался отдать им паспорт, кроме того, они уже наверняка знали, что лежит в сумке. И только слово «Абдусалом», которое я, как заклинание, повторял ежеминутно, удерживало их от немедленной расправы.