Анна Лайк - Розы и Папоротники

Хозяйка же – смазливая девица невнятных лет – то ли тридцать, то ли все пятьдесят, – была к оранжерее полностью равнодушна, и почти всегда полупьяна.

Дети у Кабээса тоже были, по сведениям горничных, они учились где-то за границей и в России мало бывали.

Кормили хорошо, привозили и увозили на работу – с работы, платили прилично, Лена даже купила сотовый телефон (и видик! видик, чтобы пересмотреть на кассетах всю мировую киноклассику); работа была ей знакома и нравилась, в дела хозяев она не лезла, и все бы ничего, только – не давал ей покоя этот Олег. Эти глаза, эта мощная гордая шея в вырезе пуловера, крепкая коренастая фигура. Весь такой – и пугающий, и притягательный. «Тьфу», – плевался в такие моменты в голове Лены эстетствующий интеллигент, знакомый с классикой литературы, – «банальщина». Впрочем, что толку себя ругать, всегда, когда кто-то ей нравится – мозги у нее выключаются. Другое дело – почему нравится? Ведь совершенно понятно, что ничем хорошим по жизни местные обитатели не занимаются, имея при себе автоматическое оружие и вроде как его… применяя? «Крыша», «стрелка», и «наезд» – это явно к ним и про них. И понятно также, что Олег этот – какой-то подозрительный криминальный деятель, «авторитет», но почему-то очень интересно: а человек он – какой? Невозможно же, чтобы настоящий душегуб вот так вот спокойно разгуливал по улицам в ботинках Барберри Лондон, благоухая изысканным ароматом, дивной смесью кедра, лаванды, ванили… Кажется, это называется – фужерный запах? В переводе «папоротниковый». А папоры и правда сладковато пахнут в лесу. Или разъезжал по улицам… на чем? Интересно, кстати, – а какая у него машина? Или «мерс» или «бумер». А он женат? А дети? Вид у него все же какой-то холостяцкий.

Да нет, ну нет, ну это же невозможно! Страшно ведь. Она не знает, кто они такие, местные жители, и не дай бог узнать, и лезть к ним не надо, и они близкое знакомство не приветствуют; и тех мужиков с автоматами она увидела случайно. Как потом выяснилось, в тот день всю прислугу утром вдруг согнали в автобус и повезли с территории усадьбы в город, а о Лене просто тупо забыли. А она пошла за землей на задний двор – не хватило для роз, и увидела. Землю она так и не взяла, в ужасе вернулась в оранжерею, пометалась там в исступлении ума: что же делать, что же делать? Но поскольку никто не шел явно ее убивать, – постепенно успокоилась и решила, что самым лучшим будет продолжать работать. Вписаться таким образом в окружающий пейзаж, может, и не заметят. Зверообразный мужик, «бык», как он называется на их языке (это объяснил ей знакомый, Костик, увлеченный блатной романтикой) допросил ее потом в оранжерее: где вчера была с одиннадцати до часу, че видела? Она сказала – сидела тут, вот, розы, эээ… окучивала. «Покажи». Показала. «И вот это еще пересадила», – на самом деле, папоротник был пересажен еще раньше, но «быку» необязательно об этом знать. Он все равно посмотрел на нее подозрительно, но отстал.

…В пятницу, ближе к вечеру, когда она работает в первом отсеке оранжерее, к крыльцу дома-дворца подъезжает черный «бумер», и с переднего пассажирского сиденья вываливается… Олег! Пьяно пошатнувшись, он наклоняется к задней дверце машины – из-за белой шелковой расстегнувшейся (ой, живот какой красивый, какой пресс!) рубашки выпадает и начинает раскачиваться на толстой золотой цепи золотая же круглая бляха-подвеска… Расхристанный, раскорячившись, как пьяный матрос на палубе корабля, шатаемого бурей, Олег вытягивает из салона машины за руку одну девицу, разряженную наподобие новогодней елки, потом – вторую, одетую также безвкусно и вызывающе, но еще к тому же и карикатурно грудастую… Обе они, тоже пьяные в дупель, повисают на нем, гогоча во всю глотку, визжат, как ненормальные, когда Олег, почти невменяемый, впивается поцелуем сначала в шею одной, а затем – в обширное декольте другой… Облапив обеих за выпуклые зады, он ведет их к двери дома-дворца. Всю группу сильно штормит, и только – это очевидно – благодаря усилиям ее лидера они не падают со ступеней крыльца.

Лена видит всю бесстыжую троицу через стекло оранжереи, в том месте, где она выходит к парадному крыльцу хозяйского дома. «Мне бы такой бюст, – я бы тоже не работала», – шепчет она с ненавистью, отвернувшись от гнусной сцены и обрывая старые листья папоротника. С досадой тут же понимая, что эти бабы безмозглые тут совершенно ни при чем, и не злилась бы она, если бы они висли на ее хозяине, Константине блин Сергеевиче. Вообще не обратила бы на это внимания.