Евгений Ткаченко - За рябчиками. И другие рассказы

– А большую, челную лыбу не боишься?

– Налима, что ли? – спросил я.

– Нет, не боюсь.

Саша с недоверием смотрит на меня, потом показывает пальцем в сторону полуострова:

– Там, под камнем, сидит во-о-т такая лыбина!

Мальчик расставляет свои руки на всю ширину.

– Миша помоги нам ее поймать!

Я кладу удочку и иду за Сашей. Вижу, второй мальчик стоит на коленях на плите и не отрываясь смотрит в воду, почти касаясь носом ее поверхности. Услышав, что мы подходим, он поднимается и громким шепотом говорит:

– Сашка, Сашка, он там злится и шевелит головой.

Я наклонился и стал смотреть в воду. Из-под плиты на глубине сантиметров тридцати торчала черная морда налима размером с хороший ботинок. Сердце мое от волнения заколотилось, а в животе появился холодок. Быстро распрямился и стал оценивать обстановку. Налим сидел в глубокой луже, под метровой плитой, а из лужи в реку вела протока шириной с полметра и длиной с метр. Быстро сообразил, что налима поймать можно только руками, но он скользкий, и если вырвется, то по этой протоке легко уйдет в реку.

– Пацаны, – сказал я, – таскаем камни и засыпаем эту протоку.

Работа закипела. Минут через пять дамба надежно прикрывала отход рыбины в реку. Я снял рубашку и попытался взять налима правой рукой под жабры. Должно быть, от волнения я слишком быстро подводил свою руку к налиму. Он не дался, мощно ворохнулся и ушел под плиту. Пришлось лечь в лужу и запустить под плиту обе руки по самые плечи. К счастью, пространства там для налима было немного, я его доставал и в какой-то момент изловчился запустить пальцы обеих рук под жабры. Рыбина, конечно, была великовата для меня, отчаянно сопротивлялась, исцарапала в кровь мои руки об камни. Я же, войдя в азарт, ничего не замечал и, вытащив налима из-под плиты, потихоньку пошел к берегу, продолжая держать его мертвой хваткой за жабры обеими руками. Сашка радостно скакал рядом, в одной руке держал мою рубашку, а другой иногда дотрагивался рукой до налима и, когда тот дергался, быстро прятал руку за спину. Второго мальчишки не было, он куда-то незаметно исчез.

С такой громадной рыбой, таким трудом пойманной, расставаться не хотелось, и когда мы дошли до тропинки на берегу, я считал, что раз я ее поймал, то она моя.

– Сашка, – сказал я, – давай эта рыба будет моей, ведь это я ее поймал. А мы с тобой будем ловить на мою удочку, и все что поймаем, будет твое.

В ответ на мое предложение на глазах у Сашки появились слезы, а нижняя губа задрожала. Вдруг со стороны плотины послышался крик:

– Баба Тося! Баба Тося! Вон наша рыбина! Вон какую мы поймали!

Сверху по тропинке шел второй, неожиданно исчезнувший мальчик и буквально волок за руку к нам здоровенную тетку. Сашка, как только увидел их, тут же кинулся навстречу с криком:

– Баба Тося! Это я поймал! Это я!

Я стоял, крепко держал рыбу за жабры и был в каком-то оглушенном состоянии. Тетка подошла, посмотрела на меня строгим взглядом, отобрала налима, развернулась и пошла назад в окружении прыгающих и галдящих вокруг нее мальчишек.

Мне было тяжело дышать, душила обида, на глаза навернулись слезы. Потихоньку собрался и вдруг быстро побежал домой, задыхаясь от обиды и почти ничего не различая из-за слез в глазах. Вбегаю во двор, а там бабушка, как всегда, в передничке, кормит кур. Я бросаю на ходу удочку в траву, утыкаюсь бабушке в передник и даю волю слезам. Выплеснув эмоции, комментирую свое состояние:

– Бабушка! Я поймал громадного налима, а у меня его отняли.

Для убедительности расставляю руки во всю ширь, демонстрируя истинную величину утраченной рыбы.

– Да как же ты его поймал такого? – спрашивает бабушка.

И я сбивчиво начинаю рассказывать, как забросил удочку, как подошел ко мне маленький мальчик, и как попросил помочь поймать налима, и как это было непросто, и как мне налим исцарапал все руки. А потом пришла злая тетка и налима у меня отняла.

– Глянь какой! И правильно отняла. Налим-то не твой, – сказала бабушка.

– А нашел бы его большой парень? И что? Он бы тебя звал? Поймал бы сам, ты бы и не знал.

Я перестал плакать, успокоился. До меня окончательно дошло то, что и так сидело в глубине души. Дошло, что пытался я претендовать не на свою добычу. Первый порыв был – вернуться к плотине и продолжить ловлю, но оставалась обида на грубость тетки. Я подобрал в траве удочку с кошелкой и пошел на речку ловить пескарей.

Однажды, когда мне только исполнилось семь лет, отец купил шашки и объяснил правила игры. Я так увлекся, что гулять ходил только с шашками. Через месяц играть со мной никто во дворе не хотел. Я обыгрывал всех, даже взрослых школьников. Внутри постоянно сидел зуд играть, а партнеров не было. Однажды вечером, когда отец пришел с работы, попросил его поиграть со мной, но отец отказался и сказал, что ни в какие игры не играет, что он всегда занят и пустого времени у него нет. Я, конечно, огорчился. А буквально через день, в воскресенье, к нам зашел сосед, Василий Иванович, с шахматами под мышкой.