Александр Староторжский - Лучший друг, пьеса и прекрасная Мери

Я схватываю её и её судки, и быстро вывожу на улицу. Солнце сияет! Красота! Мери бросает судки на асфальт. Прохожие, чертыхаясь, шарахаются. Мери начинает плакать. Я равнодушен. Ничего нового. Я забегаю в театр, и иду в зал, где кипит, клокочет репетиция. Вхожу, и натыкаюсь на ледяной взгляд главного режиссёра. По бескровным губам его пробегает ядовитая улыбка. Независимо сажусь. В голове одна мысль, выгонит сейчас, или чуть погодя?

На сцене что-то произошло, что-то упало. И это отвлекло режиссёра от меня. Дёрнувшись, он рявкнул:

– Что там происходит?! Почему всё разваливается?! Где Франченко?!

На сцену пулей вылетает двухметровый, широкоплечий артист, лет тридцати. Он одет в короткие, клетчатые шорты, странную шёлковую, жёлтую рубашку, не то мужскую, не то женскую… На шее у него тяжело висит муляж огромного, пятнистого питона. За ним лихо, руки в боки, гордо выходит красивая дама, в годах… Похожая на персидскую розу в своём красном, огнём горящим под лучами прожекторов, воздушном платье.

– Начали! – кричит режиссёр.

Оркестр грянул что-то жизнерадостное, бесшабашное, игривое… С волнующей, искрящейся, аргентинской сумасшедшинкой… Нужно петь, танцевать… Балет напрягся… Но артист в клетчатых штанишках, рванувшись, наступил на хвост питона, и с грохотом, рухнул на сцену. Пыль столбом! Хохот! Смеётся даже главный режиссёр. «Слава Богу, обо мне забыли» -понял я и успокоился.

Через минуту на сцене должен появиться хор. Меня это не пугает. Всё выучено…

Когда история с Мери стала забываться, произошла другая история, не менее интересная.

Среди моих друзей выделялся некий молодой человек, актёр, которого мы прозвали Учителем Жизни. Почётную кличку эту он получил за поразительную способность интуитивно угадывать, какой из самых дешёвых портвейнов в магазине самый вкусный. Входим. Выпускаем вперёд Учителя. Он быстро оглядывает прилавок и указывает длинноё, как весло, рукой на одну из бутылок, ценой копеек в девяносто… «Вот эта!» -говорит Учитель, и вопрос решался успешно. Кроме того, в отличие от нас, Учитель уже был знаменитостью, звездой. Настоящей! На улице его узнавали, улыбались ему… Девушки ласково, нежно смотрели ему вслед…

Три года назад, ещё будучи студентом ГИТИСа, Учитель, ныне артист академического театра, успешно снялся в известном фильме, в главной роли, что сделало его подвижную, симпатичную физиономию всесоюзно знаменитой. Был у него, правда, недостаток: когда он слегка перепивал, то начинал, вдруг, ощущать себя артистом уровня Кларка Гейбла, или Михаила Ульянова… Он мрачнел, замыкался, и с высоты своих двух метров смотрел на мир и людишек, его населявших, капризно и пренебрежительно. Но это ничего. Это пустяки. Это прощалось. Как только Учитель уходил в «другое измерение», мы собирали последние копейки, покупали ему персональную бутылку пива, и Учитель опять возвращался к нам, таким, каким мы его знали и любили – простым, добрым, остроумным и обаятельным.

Так вот! Лето, август… Прихожу я как-то в свой театр за два часа до начала спектакля, пробежать глазами одну оперетку… Нужно было в начале второго действия продирижировать небольшой хорик… Надо было его вспомнить… И у служебного подъезда, на асфальте, через мельканье ног прохожих, вижу что-то большое и пёстрое… Подхожу, смотрю – Учитель! Невероятно ярко и модно одетый, сидит прямо на тротуаре, и мрачно поглядывает по сторонам. Люди идут, озираются… Его все знают… Лицо его смотрело на них и с экрана, и с обложек журналов… А тут он сидит как-то странно… Весь модный, на асфальте… Видно, что обнищать после съёмок до положения нищего, он ещё не успел… Увидел меня, вяло поднял руку, и отвернулся… Ясно, кризис… Мысли мои заметались…

– Что ты тут делаешь? – спросил я у Учителя.

Учитель тускло посмотрел на меня и пробурчал:

– Угадай с трёх раз!

– Пиво?

– Какой ты умный! – иронично сказал Учитель, поднялся, и потребовал его опохмелить.

Входим в театр. Идём в театральный буфет… Из отдалённых. Это было опасно, но что делать? Идём! Насмешливо оглядывая наши великолепные коридоры, Учитель бессовестно-громко сказал:

– Так вот в каких шикарных хоромах изготавливается вся эта слащавая, идиотская бурда!

Я попросил его заткнуться. Учитель умолк, но поглядывал по сторонам с юмором. Особенно на фотографии артистов балета. Он не любил балет. И оперу не любил. Не считал искусством. Говорил, что балет «Гамлет» и опера «Война и мир», гнусное кощунство. И ещё всякие названия вспоминал, брезгливо. Особенно он плевался, когда появлялись оперы и балеты по Чехову. Впадал в ярость. Сбрасывал со стола бутылки…