Алексей Ратушный - Избранная проза. Самое-самое

Пока не пришёл Главный её все гладили, ласково разговаривали с ней, заигрывали, поили и кормили. А она валялась на диване, бегала по дому, играла, и регулярно подбегала ко мне и совала мне в руки свой благодарный счастливый нос. Как я не объяснял ей, что вот они – её новые благодетели, а я лишь передаточное звено, случайный элемент цепочки… Она всё равно чётко выделяла меня. Ведь это я забрал её из автобуса и привёл сюда. В свет. В тепло. В счастье.

Я оделся и позвал её за собой.

И она пошла!

Сразу!

Беспрекословно!

Абсолютно доверяя мне, тому кто её так быстро и так легко приручил, используя всего навсего случайную цепь привходящих обстоятельств.

Всё кончается однажды.

На этот раз цепь удачных совпадений оборвалась сразу и навсегда.

Мы идём по мокрому липкому водно-снежному покрову ледяной от холода улицы, по её свеженаметённым сугробам.

Я звоню то в одну, то в другую, жутко дорогую, узорчатую дверь.

Иногда мне отвечают, но услышав просьбу приютить её хоть на пару дней отвечают жёстким отказом.

Иногда нас посылают сразу далеко и жёстко.

Я не в силах объяснить ей, что мир жесток.

Что она действительно опасна для окружающих людей.

Что её родственники – дальние и близкие – немало сделали для того, чтобы сейчас ей все отказывали.

Она очень открыта, прямолинейна, абсолютно доверчива и дружелюбна.

Она видимо воспитывалась там, где людей бывало много и где все её – щенка еще – ласкали и гладили.

Она откровенна и бесхитростна.

Если ей плохо, она сразу сообщает об этом.

Она бегала по автобусу от одного пассажира к другому и заглядывала всем в глаза.

Она откровенно просила еду!

Она откровенно хотела пить.

Она очень устала и замёрзла.

Она садилась только на кресла, она не ложилась на пол.

Она очень ухожена, уши правильно и своевременно купированы, она вычесана, на ней ошейник. Она прекрасно знает команды «Сидеть!», «Фу!», «Лежать!», «Ко мне!».

Она четко понимает всё, что я ей могу сказать жестами.

Но я ничего толком не могу ей объяснить.

Что я уже вырвал ей трехчасовую передышку.

Что она уже и поела и погрелась, и попила, что теперь ужас возвращается, и последнее, что я мог сделать для неё – это рассказать о ней другим людям.

Но и в этом я мало что могу.

Мне нельзя ходить в Интернет там, где я был в гостях.

Я тайком пробрался в Интернет с чужого компьютера, по пиратски залез на свою страничку и вывалил туда в считанные мгновения фото и короткий рассказ о ней.

Дал свой мобильный и надеялся: «А вдруг?»

Но я не могу объяснить ей, что такое модератор, и почему он может не пропустить материал «в свет».

Время шло, а, как потом выяснится, публикация та так и не попала в «эфир». Сказали, что это другая рубрика.

А когда я беспрекословно сменил «рубрику», материал всё равно не увидел света. Теперь его просто «забыли» промодерировать. И в рубрику загнали такую, где никто её толком не увидит. Видимо «там» решили, что и материал о ней опасен читающей публике не меньше, чем она сама.

Но это всё случится уже позже.

Пока я надеюсь, что материал опубликован, что кто-то нужный чудом прочтёт о ней и поможет распространить информацию дальше. Что вдруг зазвонит на моей шее мобильный и из трубки назовут её имя и расскажут о том, что с ней случилось.

А пока мы идём по длинной длинной, улице городка, и я всё звоню и звоню в эти такие благополучные, такие тёплые, такие добротные особняки. Мы заходим в домики охраны, и я пытаюсь пристроить её хоть на пару суток, пока откликнется Интернет. А вдруг…

Но сегодня это волшебное, это великое «а вдруг» не срабатывает.

А вдруг просто не происходит.

Я сам стал ненадолго её «а вдруг» в автобусе, где она откровенно погибала.

Такая доверчивая, прямолинейная, открытая.

В автобусе, где она, съев мясо из моих ладоней, положила мне лапы на колени и стала плакать, рассказывая о том, как ей холодно и голодно в это жуткое время, когда хороший хозяин…

Я не мог рассказать ей об Антуане де Сент Экзюпери, и о том, почему мы в ответе за тех, кого приручили.

Всё что я смог для неё сделать – это дать ей немного чужого тепла и уюта, чужой воды и дивана. Познакомил с теми, кто в общем-то мог бы её пожалеть и спасти….

Но она не умела таиться, она не умела хитрить и прятаться.

И теперь мы идём по улице и непоправимое уже наваливается на меня всё быстрей и быстрей. И я беспомощен и бесправен. И уже ничего не могу ей ни объяснить, ни дать.