Александр Левин - Считать пропавшим без вести. Роман

– Нюр, сколь у тебя? – спросила Маланья, вытирая лоб краем платка.

– Да чай два вядра уже! Нагуляли, ой нагуляли наши короушки молока! – весело ответила Аннушка.

Три ведра вечером отнесли в ледник, а полведра разлили по кринкам и поставили в холодную комнату, чтоб подать на завтрак иль сготовить чего. Вся готовка с молока – завтра, сегодня – выходной, работать – грех!

И дома Аннушка приглядывает за хозяйством, и на Ивановом поле батрачит с утра до вечера. Да пуще любого мужика упирается, не смотря на свои четырнадцать лет, честную, свою, крестьянскую деньгу зарабатывает! А как же иначе?

Учит брат Иван гончарному делу свою сестру. Крутится гончарный круг под Аннушкиными, не по-детски крепкими руками. Из куска бесформенной липкой красноватой глины от её рук и от её вращения рождаются чудеса. То кринка, то кувшин, то чашка, а то блюдечко. Теперича надобно чуть высушить, да раскрасить цветной глиной-ангобой, а енти кувшины натереть гладким камнем-лощилом, да обжечь до чёрного цвета на коптящем пламени. Скоро осень и ярманка в Мучкапе будет весела, хороша!

Крутится-крутится гончарный круг, как колесо человеческой жизни. Создаёт гончар, как Творец, кувшины и кринки. Будут ли они красивы, словно людские тела? Будут ли они когда-нибудь наполнены, словно человеческие души?

Вот этот кувшин с щербинкой сбоку, а полон и молоко в нём не киснет. А тот – вроде бы и красив, но бесполезен и не нальёшь в него ничего. Ой, а тут кринка совсем треснула и вытекает из неё варение.

Да и у гончара не всегда получается задуманное! И тогда сбрасывает он остатки своей неудачи с круга жизни и летят осколки в небытиё. Добрый он или злой? Никто не знает. Только снова и снова крутит он гончарный круг, пробует, создаёт, творит!

Крутится дальше крестьянская жизнь, словно тот круг. Теперь стал землепашец разборчив, не хочет продавать излишки зерна по низкой цене. Изворотлив мужик, смекалист. Но что он против власти, прожжённой в политике, умной, начитанной, окончившей университеты, имеющей под рукой армию, выкованную в гражданской войне. Снова стали гнуть мужика и, вместо продналога, ввели пятилетку. А под это дело единоличник-крестьянин, живущий своим хозяйством среднего пошиба, даже с одной-двумя коровёнками не годится. Им невозможно управлять. Он сам себе голова, а так быть не должно! И понаехали из района с указом: «Всех крестьян согнать в колхоз!».

И начал рубить мужик свою скотину на мясо, чтоб не досталось колхозу. Рубит яблони, рубит вишни. Режет свиней, овец. Хоть мясо останется дома, хоть фрукты детишки зимой поедят. Прячет по сусекам. Понимает, что всё отберут, до ниточки, до зёрнышка, опять. Ничего не дадут взамен. Не согласен он менять всё на коммунистическую теорию. НЕ СОГЛАСЕН!

А несогласных – в ссылку. Осваивать глухие места, валить лес, рыть каналы, работать забесплатно, за похлёбку на голом месте, под солнцем-дождём-ветром-снегом, без крыши над головой. Ах, ты умник? Смекалист? Ничё и там выживешь, да поокладистей станешь! Уже и Заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода приказ подписал под номером 44/21 от 2 февраля 1930 года «О мероприятиях по ликвидации кулачества как класса». Уже и зачитали его в спецорганах и на партийных совещаниях.

И тут тоже закрутилось. Но не круг гончарный, а мясорубка, перемалывающая судьбы людей, самих людей. Делая из их крови, плоти, слёз – каналы, фабрики, метро, железные дороги. Даёшь людское топливо для ударных строек пятилеток! Усачи-революционеры крепко знали своё дело: «Весь мир насилья мы разрушим, до основанья, а затем…» Вот и пришло это «затем». Легко, просто построить рай чужими руками. Повесить себе орденок и скромно улыбаться в пролетарские усы, завидев название «имени Сталина» или «имени Кагановича». Что такое миллионы жизней? Так – пыль на орденке.

Долго, долго упирались Иван и Илья. Приходил к ним в дом и председатель колхоза. Бабы сидели в закутке, сложа натруженные руки на фартуках, мужики курили махорку и хмуро смотрели исподлобья на председателя колхоза, хлипкого односельчанина, у которого в хозяйстве до Советов не водились даже куры, да на Чащинского милиционера – рабочего из района, оставленного здесь на посту после Антоновского восстания. Председатель уговаривал, потом, не выдержав долгих разговоров, братьев начал стращать милиционер. Забыли, мол, как с Черновской бандой разобрались? Тоже, хотите жён и детей в тюрьму, аль ещё куда? Смотрите! Но до ума крестьянина не доходило такое беззаконие. Как же так? Это же моё хозяйство, и я его отдам всем, тому же председателю. Да он враз коров угробит! Не хотели отдавать нажитое в колхоз, даже под угрозой репрессий.