Ольга Неподоба - Душа января

С каждым днем завеса усталого безразличия все плотнее загораживала от меня окружающий мир, или меня – от окружающего мира.

Мир мой, беспощадно загоняющий меня в глухую оборону, был совсем невелик – кошка и жена, немного совершенно формальных родственников, с которыми я не был близок, несколько абсолютно непривлекательных человек на работе и пара друзей, с которыми мы с каждым годом всё реже и реже встречались.

Внешне я прекратил на многое реагировать, перестал нервно добиваться внимания от ближних своих, потерял всякое желание общаться с кем бы то ни было. Более того, общение, состоящее из бездушного обмена шутками и перечислений бессмысленных событий чьей-то совершенно неинтересной мне жизни, стало отчаянно тяготить, и я его тщательно избегал. А когда избежать было невозможно – я просто покорно терпел, внутренне сжимая нервы нормами приличий, страстно ожидая, когда же все это кончится…

Мне не было грустно, мне не было тоскливо, мне не было скучно, все душевное тепло, которое плескалось где-то в глубине души, сконцентрировалось на кошке.

Я с душевным мазохизмом, неустанно причиняя себе боль, перебирал события прошлого. Прошлого, где была другая жена, другая жизнь и… другой я.

Любовь… Чего я хотел от любви? Чего мне не хватало сейчас такого особенного, что было у меня раньше? Доверия и верности? Глупости. Верность – понятие слишком частное и индивидуальное, оно гораздо шире банального отсутствия физической измены. Я был совершенно убежден, что в данном смысле жена мне верна. Даже не так! Она не мне верна, она верна своим собственным личным убеждениям, что изменять мужу или даже флиртовать с другими мужчинами – это очень неприлично, и если она будет так гадко поступать, то никогда не сможет гордиться собой как образцом женского совершенства и достоинства. Её верность не была основана на любви ко мне, она зиждилась на ее невероятном стремлении быть образцом чистоты и добродетели, царить возвышенно над миром грязных людишек, способных на поступки всякие шибко порочные.

Верность бывает разная!

Причем верность, основанная на неземной любви к объекту воздыхания – самая неустойчивая и мимолетная. Она мгновенно возводится в идеал и так же молниеносно рушится, когда этот объект воздыхания начинает показывать свои неидеальные стороны, которые есть у каждого человека.

Верность, основанная на убеждениях – гораздо крепче.

А еще более крепка та верность, которая возникла на горькой почве осознания прошлых ошибок, воспоминаниях о боли, которую ты испытал, раскаиваясь за содеянное. Такая верность – практически несокрушима. Я не сделаю ЭТОГО, потому что уже делал – и хорошо помню, как тяжело расплачиваться потом. Моя верность жене была основана на рвущей душу памяти о том, как я разрушил свою прошлую жизнь и как тяжело, долго и мучительно расплачивался за это. И продолжаю расплачиваться сейчас. Каждой секундой своего как бы успешного, как бы счастливого, как бы существования.

Нарушение верности… Это тонкое и гораздо более сложное понятие. Настоящая измена – это моя опустошающая тяга к прошлому, это мысли о ее короткой прическе и неуместном загаре, о ее слезах, измена – это то, что я постоянно выискиваю малейшие недостатки в ней, как эта чертова незаправленная постель, чтоб хоть как-то оправдать свое… вполне состоявшееся, полноценное душевное предательство по отношению к ней.

Я чувствовал, как мало остается времени на то, что представляла собой наша с ней жизнь. Оставалось совсем немного до того момента, когда не я, а она поставит меня перед конкретным выбором – ведь мы живем вместе уже более пяти лет, и вопрос, так сказать, размножения, неумолимо висит в воздухе. Она не давила, не ставила ультиматумов, не мучила меня истериками, но все было очевидно до прозрачности: вот-вот случится момент, за которым придется принимать решение – либо признать, что вот эта… удушливая недосказанная недожизнь будет теперь НАВСЕГДА, либо – расставаться. Да, да, именно этот житейский и банальный вопрос острым лезвием полоснул по моему сознанию, и именно он подспудно всё это время точил мою душу и мозг своей неотвратимостью.

Человека постоянно разрывает между двумя силами – страхом одиночества, с одной стороны, и страхом ограничения свободы – с другой. Я понимал, что нахожусь на распутье. Что же пересилит – страх тотального порабощения мой личности чужими, не нужными мне потребностями, или страх одиночества, которого, к стыду своему, я боялся не менее, чем рабства?