Вероника Гард - Химера

– Нельзя тебе туда! – крикнул полицай, но девушка с силой толкнула его, что тот оступился, уронила кулек, который предназначался брату, и побежала к стене.

– Уйди! Уйди! Не ходи сюда! – кричал не своим голосом мальчик, заглядывая за спины расстрельной команды. – Не смотри! Отмучился я!

– Уберите девчонку! – послышался голос.

Прозвучал выстрел. Девушка вскрикнула, пригнулась, но не остановилась. Платок опрокинулся назад и упал к ногам старшего офицера. Он, ругаясь, потянулся к пистолету, но замешкался – замерзшие пальцы не слушались и соскальзывали с гладкой кожи кобуры. Девушка уже была в пяти шагах от расстрельной команды, но наскочила на Майера, который схватил ее в охапку и оттащил от стены.

– Да пристрелите вы его! – прошипел старший офицер.

– Наизготовь!

Поочередно лязгнули винтовки. Мальчик, растерявшись, переступил с ноги на ногу. Он снова заглянул за спины полицаев, где билась и кричала, обливаясь слезами, его старшая сестра.

– Целься!

– Все теперь, – прошептал он, огромными страшными глазами впившись в ее лицо. – Не думал я, что так…

– Пли!

Шесть винтовок, направленные на мальчика, выстрелили. На стену и снег брызнула кровь.

Девушка перестала плакать и провисла в руках Майера. Она стала коленями на землю и закрылась руками.

– Говорив я тоби – целься в груди, – пробубнил старший полицай, оглядывая пробитую глазницу. – Так точно прихлопнешь. Шо тоби все в голову треба?

– Глаза их мне не нравятся, – ответил второй, подойдя к мальчику. – А я, – он снял винтовку с плеча и перезарядил, – не промахивался еще.

– Краепольский, – охрипшим голосом проговорила девушка, подняв голову, – прошу тебя!

Он прицелился и выстрелил во второй глаз.

Девушка вздрогнула и, сжавшись, сложилась пополам.

– Ну и шо ты зробив? – недовольно спросил старший полицай.

– Да показалось, что живой еще был, – сплюнул Краепольский.

– Глаза нет. Пять пуль в животе, – сказал кто-то из команды.

– Комса живуча. Ну, Анюта, теперь забирай, – весело обратился он к девушке, которая на четвереньках ползла к стене.

Она села около мертвого брата, притянула его к себе, обняла поперек груди и, будто успокаивая, закачалась вместе с ним. На стеганый тулуп, на юбку, на валенки из разбитого черепа вязко капала кровь, и варежки, которыми Аня стала гладить пустые глаза, вымокли и потяжелели.

– Нелюдь ты, Краепольский,– говорила она низким, грудным голосом. – Это ты его мучил! Как тебя земля носит?

– Как видишь, не гнется, – отвечал тот, закуривая.

– Ты только за двор выйди, – продолжала девушка, гладя брата по голове, – я тебя тут час же, как собаку, убью.

– Что говоришь, дура!

– Ты убил! Убил его! Думаешь, немцы тебе в ноги поклонятся за то, что мальчика убил?..

– Ты уж помолчи, помолчи, – Краепольский, сморщившись, зажал в зубах папиросу и снял с плеча винтовку. – Иначе я живо тебя следом отправлю.

– Да тебя самого скоро к этой вот стенке поставят, а я уж посмотрю! – Аня сильнее прижала к себе брата. – Посмотрю я, как глаза твои напрочь вышибут!..

Краепольский прицелился в голову, но остановился. От напряжения локти затекли до судороги, которая отдавала в спину и не давала третий раз нажать на курок.

– Стреляй уж! – лицо у Ани было нечеловеческое. – Что это у тебя руки дрожат?

Раздался выстрел. Плечо Краепольского дернулось назад, и винтовка звучно упала на землю. Он, зажимая руку, свернулся калачиком и заверещал.

Старший офицер посмотрел на стрелявшего Майера, затем на Краепольского:

– Цирк! – выругался он и, потерев руки, ушел в жандармерию.

Глава 2. Полиглот

Около города Опалича, Польша

Январь 1944 года

День выдался голубым и морозным. Черная служебная машина катила по мягкому польскому снегу, изредка виляя задом по колеям.

Ехали вдоль поля, и его уныние вперемешку с монотонной белесостью вызывало у Майера головную боль, которая настойчиво туманила глаза. Читать он не мог из-за тряски, да и не хотел, поэтому, чтобы совсем не впасть в тоску, то и дело вертел книгу в руках, открывая и закрывая. Ему вдруг вспомнилась Аня, ее лицо в момент убийства. Вспомнилось неизвестно почему, но так отчетливо, как будто Майер каждый день видел этот взгляд серых грустных глаз и искусанные пересохшие губы. Она висела на воротах собственного дома босая, в одной ночной рубашке, с кровавой звездой во лбу.

«Что за война», – подумал Майер и уставился в окно.