Валерий Макаров: Странные встречи. С юмором по жизни

Ну вот и поляна. Бесшумно порхают бабочки. Посреди поляны стоит дуб.

– Кыс-кыс, – полушепотом позвал Петр Петрович.

– Петрович, родненький, пришел! – Кот спрыгнул откуда-то сверху, подошел и стал кружить вокруг ног человека, тереться и принюхиваться.

Петр Петрович присел, отмахнул пушистый хвост Кота, попавший ему случайно в лицо, снял сумку с плеча, достал из нее блюдце, пакет с молоком и ожерелье сосисок. Кот мурлыкал, ел сосиску, лакал молоко и умудрялся при этом разговаривать. Петрович почесывал его за ушами, гладил по спинке и слушал. В груди растеклась теплота.

– Ты знаешь, Петрович, это хорошо, ням, что ты, ням, пришел именно сегодня. Ко мне намедни леший приходил. Ну, тот самый.

– Что, опять у него курево кончилось?

– Ну да, ням, говорит, что так курить хочется, что выпить нечего и тем более закусить. Ну и отдал ему последний кусок колбасы.

– Эх, добрая твоя душа…

– Ну, сам же говорил, что делиться, мол, надо. Жрать охота, ням! Мышей же я не ловлю, сам знаешь. Хоть и дуры они. Тут русалка через сороку тебе привет передавала. Соскучилась говорит. Не ходи ты к ней, а? Утащит ведь к себе и защекотит насмерть. Не рыба и не мясо. Недоразумение одно. Уф. Наелся. Не могу больше. Еще молока что ль полакать? Ты книжку, книжку-то не забыл? Вот, давай, почитаю. Эх, брат, Петрович! Перестали люди в нас верить! Цепь вон хоть и из золота, а и то заржавела совсем. От неверия все… Сказки забывать стал! Про песни уж и не говорю…

Петр Петрович присел на траву рядом с закемарившим Котом. «А золотая цепь и впрямь совсем заржавела. Надо будет другой раз порошку какого принести. Почистить.»

– Петенька мой пришел, – послышался вкрадчивый, мурлыкающий голос Русалки. – Подойди, посмотри мне в глаза, друг мой сердечный…

– Снова ты за свое…

– Ой, прости, прости, прости! Ну, ты же знаешь мою натуру. Я же свое искусство заманивания забывать уж совсем стала. Надо же попрактиковаться.

– Вот гребень тебе принёс, как обещал. Куда положить-то? Нет, даже не думай! В руки не передам! В прошлый раз чем чуть дело не кончилось? А?

– Да то в прошлый раз было. Что было – то быльем поросло. Поросло ведь, Петенька? На бережку положи, я заберу. Ой, не поскользнись!

Петр Петрович спустился ниже, к самой воде, достал гребень из сумки, наклонился положить его на плоский, многократно умытый озерной водой валун. Послышался громкий всплеск и Петровича окатила волна прохладной воды. Он не удержал равновесие, неловко взмахнул руками так, что сумка полетела на берег, а сам он плюхнулся в воду навзничь. Сильные, гибкие руки подхватили его и развернули лицом к небу. Петр Петрович едва успел заметить в ярко-голубом небе белое облачко, как тут же его взгляд наткнулся на два синих, бездонных озера глаз Русалки, которые постепенно слились в одно, и стал тонуть, погружаться… Губ его коснулось прохладное дыхание…

– Кгхм! Не помешал? – раздался скрипучий голос.

– Ах ты старый, трухлявый пень! – выругалась Русалка, отстранилась, помогла Петровичу сесть, схватила гребень, взмахнула хвостом и плюхнулась в воду, подняв фонтан брызг. По поверхности озера разошлись огромные круги.

– Ух, – перевел перехваченное дыхание Петрович. – Вот ведь, а? Спасибо тебе, Леший, выручил. Чуть не поцеловала. Ух! Если б не ты…

– Да, ладно, – засмущался Леший. – Чего там. Я к Коту заходил, смотрю книга у него новая. Я так и понял, что ты здесь. Дай, думаю, поспешу.

– Вовремя ты! Где сумка-то моя? – Петр Петрович поднялся, подобрал сумку. – Сейчас, вот табачку тебе…

– Вот спасибо, мил человек! За это дело я тебя хоть каждый день от поцелуев спасать буду! На солнышко тебе надо, Петрович, не простудился бы. Одежу-то скинь, отжать надо да высушить. Не гоже так-то. У, стерва мокрая! – Леший погрозил озеру кулаком.

Пока Петр Петрович, блаженно щурясь, устраивался сушиться на солнышке, Леший свернул себе цигарку, чиркнул спичкой и смачно закурил.

– Хороший табачок… Ты, это, не ходи к ней один больше. Предупреждали ведь не раз. И Кот, и я. О себе не думаешь, о нас подумай. Что без тебя, куда мы…

Баба Яга сидела, прислонившись спиной к правой куриной ноге избушки, и плакала. Это было так неожиданно и необычно, что слова приветствия застряли у Петра Петровича в горле, будто ворот подсохшей рубахи стал вдруг тесен. Он только молча достал из правого кармана пиджака носовой платок, стряхнул с него крошки табака и подал Бабе Яге. Та, всхлипнув в очередной раз, протянула старческую, сморщенную ладошку, взяла платок и шумно в него высморкалась. Затем дунула на него, взмахнула рукой и с платка вспорхнули две бабочки капустницы. В воздухе отчетливо запахло стиральным порошком. Носовой платок Петровича теперь был девственно чист. Пропали даже цветочки по краям. Он принял платок обратно, сложил вчетверо и опустил в карман.