Tатьяна Дьяченко - Опасный нарцисс. Книга третья. Нарциссические родители

Все мне говорили, как мне так повезло, что у меня такая идеальная семья. Вы бы видели, КАК родители играли на публике. Она смотрела на него влюбленными глазами, он называл ее ласково Ташик и держал за ручку, идя по улице – они будто всегда играли перед невидимой камерой. А какие были семейные фотосессии!

Отец был открытый нарцисс с манией величия, у него было только два лица – душка для окружающих и изверг для домашних. Мать, конечно, он не трогал, она не позволяла, только театрально жаловалась, что он ее обижает. А нас с сестрой она отдала ему на истязания. Безжалостно. Я до сих пор не могу в это поверить, Татьяна. Как это может быть? Он был жесток и бесчеловечен. Глаза его наливались кровью, зубы скалились, волосы приподнимались, орал он неистово. Его ключевая потребность была в признании его как самого умного. Он все время говорил, что все вокруг идиоты, и что его не ценят, долго на работах не задерживался. Поэтому при насилии он кричал, что я дура тупая, что ничего в жизни не добьюсь и т. п. Любил это делать на людях, выйдя во двор, и при моих друзьях делать это со мной. Он совершенно не мог сдержаться, когда был не в настроении. Унижения, обесценивание, орание могло продолжаться несколько часов. Сначала это было до моих первых слез, а потом мне запретили плакать (я до сих пор с большим трудом могу заплакать и очень-очень редко), и это, казалось, вообще никогда не заканчивалось. Я не помню, как и когда это заканчивалось. Я входила в какое-то состояние полузабытья и уже действительно ничего не соображала. Я даже не могу толком вспомнить, что он делал со мной. Я была очень честной и боялась, что меня кто-нибудь спросит, тогда нужно будет сказать всю правду, а мать говорила: «не выноси сор из избы». Я внутренне понимала, что меня убьют. Наверное, поэтому все забывала, не зная, как разрешить эту дилемму. Мне в голову вдалбливали, что Геннадий меня не бьет, пальцем не трогает. Я искренне верила в это. Хотя сейчас понимаю: если он не бил, тогда зачем было меня в этом убеждать? Младшую сестру он истязал безумно, бил до кровавых синяков, она, бедная, кричала, а я не могла ее защитить, очень переживаю об этом до сих пор. (А мать была рядом, тоже изображая, что не может ничего сделать. Я жалела ее. Но сейчас понимаю, что бред все это. Мать-то он никогда и пальцем не трогал. Неужели она ничего не могла сделать?). Сестра была на восемь лет меня младше, и по возрасту у нее еще не было такой саморегуляции, чтобы слушаться его беспрекословно. А за малейшее ослушание он жестоко наказывал. А еще – в гневе что-нибудь ляпнет, и мы должны выполнять его безумные воспитательные идеи: есть овсянку без соли и сахара (а сам рядом колбасу ест), мыться не позднее восьми часов вечера, сидеть ровно за столом, как-нибудь особенно сидеть, стоять, ходить, класть предметы и т. д. Их было бесконечное количество, он их придумывал на ходу, выполнить их было невозможно. А он вспомнит что-нибудь через долгое время и поддаст по полной за ослушание отца.

Скорее всего, это осталось в памяти только потому, что Геннадий ушел из семьи к другой женщине, когда мне было шестнадцать лет. Это было ужасно, больно и жестоко, алиментов он не платил. Но стало возможным открыто говорить, что он был неправ, и я, хотя бы в отношении него, хотя бы чуть-чуть, переставала себя чувствовать сумасшедшей. А когда мне было двадцать пять лет, мать сообщила, что он мне не отец, что я родилась от другого мужчины, за которым она была замужем еще до Геннадия. Тогда мне стало легче жить. Ведь десять лет я ждала, что Геннадий придет, поговорит со мной, скажет, что был неправ, и что у меня появится отец. Но этого не случилось. Мы встретились на похоронах родственницы, где я, радостная (мне было примерно 27 лет), упала в его объятия, думая, что вот, наконец, этот момент. Что он все понял, осознал, и я буду нужна ему… Это было на людях. Он обнял меня, посмотрел картинными глазами философа, и сказал, что обижен на меня, ведь я ему что-то когда-то сказала, а как я могла так подумать о нем? И еще – что ладно, так и быть, он может со мной общаться. Тут я поняла, что прекрасного любящего отца из моей головы просто не существует, его создает мой недолюбленный внутренний мир.

С матерью все ГОРАЗДО сложнее. Я не могу размотать эту историю уже много-много лет. Ничего разобрать не могу! Страшно страдаю от этого. У нее миллион масок и тысячи сыгранных ролей! Она даже на фотографиях выглядит всегда по-разному: актриса советского кино, секс-символ 90-х, любящая мама младенца, образцовая жена, несчастная брошенная женщина, идеальный работник и т. д. Её не поймать за хвост, и она всегда меня обводит вокруг пальца! В основном, играет на жалости и чувстве вины.