Сергей Паршуткин - Снега моей души

…когда впереди снова замаячила скала.

«Опять скала! И пройти вдоль неё по воде не смогу – глубоко. Надо вверх – на прижим взбираться. А как!? С Сашкой-то как!?» – снова волна отчаяния рвала его душу в клочья.

Он осторожно опустил свою ношу, стараясь не обращать внимания на стоны, сел на камень и задумался. Сколько прошло времени с того момента, как он начал нести Сашу, он не знал – потерял часы при переправе.

Два первых прижима дались легко.

– Славно, что он весит, как рюкзак… Опять потерял сознание. И что делать теперь? Что делать?!! – он проговаривал это вслух, пытаясь найти ответ.

Ответа не было.

Идти, только идти!

И снова перед его глазами начинали мерно, в такт его шагов, качаться ветви ивняка.

Сначала он шёл, неся на себе Сашу. Затем он полз, таща его за собою. Тропа, где тропа? Умираю, мать… Воды… Сейчас тебе будет вода – опять скала…

Мох сползал под грузом тела. Мох мешал, мох раздражал. Он тянул Сашку по мху под брёвна завалов, затем переползал через бревна сам, поднимал его гуттаперчевое тело, переваливал через следующие, сгнившие, покрытые мхом, стволы, затем снова переползал сам…Сбивал со сгнивших стволов деревьев острые сучья – «поторчины», снова поднимал тело…

И снова скалы. И снова мох. Мох, сырой мох… Ничто не держит!

А руки цеплялись и цеплялись…

Шесть километров. Шесть тысяч шагов. Саша умирал на каждом из них.

Шесть тысяч смертей…

…как резко увеличился шум двигателей, и стукнули колёса шасси о бетон взлётной полосы. Он открыл глаза.

«Уважаемые пассажиры! Наш самолёт произвёл посадку в аэропорту «Емельяново» города Красноярск. Просим Вас не вставать с кресел до полной остановки… Температура… Дождь… До города Вы можете доехать на… Командир корабля…»

Спускаясь по трапу, он увидел лужицы воды на асфальте взлётной полосы. Лужицы от дождя, в которых отражались разноцветные огни аэропорта.

Навстречу ему бежала младшая дочь. Бежала, раскинув руки, желая обнять. Так торопилась к нему, что даже уронила букет! Доча, доченька…

– …Лужицы от дождя, а вернее – озёра. Озёра в открытых глазах Сашки. Озёра, в которых отражался Кинзелюкский водопад.

Он его не донёс…

Было начало сентября.

Мы всегда приезжали с отцом в устье маленькой речушки, со странным названием Сахара, в сентябре. Не очень широкая – не более двадцати метров, лохматая от множества небольших каменистых перекатов, она стремительно несла свою мутноватую от золотистых песчинок бирюзу к зелени вод большой Реки. Разноцветные галечные косы её берегов обрамлялись огненно–оранжевым осенним пожаром засыпающей лиственничной тайги. Место слияния двух рек было открытым, каким-то невозможно–чистым. Почти домашним уютом веяло от старого древесного завала на выносной косе, омываемой водами двух рек. Старые стволы этого завала нагревались на солнце и пахли вымытой, чистой древесиной с привкусом хвои и смолы – как полы в светлой и просторной горнице. Солнечные лучики били сквозь беспорядок этих стволов, и было видно, как колышутся от прикосновений теплого ветра ниточки паутинок, что неслись по воздуху из тайги, да и застряли, зацепившись.

Противоположный от впадения речушки берег Реки был высоким, почти отвесным и блестяще–черным. Абиссиновую черноту ему придавали пласты каменного угля – Река в этом месте уткнулась своими водами в огромный угольный массив. Уткнулась, да и обогнула его – ушла на мягкие, податливые галечники. Так образовалось наше Место.

Целью наших ежегодных визитов в это Место была рыбалка. А точнее сказать – сезонная заготовка хариуса под засолку, как говорили, «в запас под зиму».

Жили мы не зажиточно, впрочем, как и все в те времена. «Те времена» – это середина шестидесятых. Северо–восток Якутии. Рабочий поселок горнодобытчиков. Пять или шесть улиц, старый клуб, школа. Из дорог – только Трасса. Трасса насквозь проткнула своей пыльностью поселок и шла дальше – на прииск и золотодобывающие полигоны.

Золото – это государственные дела, строгости всякие. Колючие взгляды из-под кокард, усталые – из-под ушанок или косынок. Рев промывочных приборов, гул воды гидромониторов, скрип телеги, что развозила воду по поселку, звон колючей проволоки на сгнивших столбах в распадках…

О золоте – в следующий раз, а сейчас о жизни. О ней – настоящей, лишенной ярких красок, громких звуков, угловатой и твердой на ощупь. Эта жизнь не баловала – смотрела и спрашивала строго, безо всякого снисхождения. Вот и ехали, плыли, шли мальчишки с отцами за добычей для семей.