Алексей Митрофанов - Солянка. Прогулки по старой Москве

На «галдарейках» в летнее время располагались мастеровые со своими работами: сапожники сидели на «липках» и стучали молотками, евреи-скорняки делали из польских – камчатских бобров или сшивали лоскутья меха, хозяйки выходили со своим домашним шитьем, около них вертелась детвора. А по праздникам на «галдарейках» собирались хоры и пелись песни… В темных, грязных подвалах Зарядских домов ютилось много гадалок; некоторые из них славились на всю Москву и к ним приезжали погадать богатые замоскворецкие купчихи. Такие «известные» гадалки занимали прилично обставленные квартиры и занимались своим ремеслом открыто, благодаря взяткам полиции, которая по закону должна бы преследовать их.

Мелкие гадалки имели своих зазывальщиц, они стояли у ворот и предлагали прохожим погадать у их хозяек».

Гадалки и впрямь были знатные. Одна из современниц, Вера Харузина даже рассказала про типичный визит к одной из таких деятельниц: «Один раз, разыскивая новую гадалку, мы попали в трущобы тогдашнего Зарядья. Узкие грязные улицы, кишащие еврейской беднотой. Улитая помоями лестница, на нижней ступеньке ее играющие всклокоченные, исхудалые, черноглазые дети чужого типа. Характерный запах чеснока. В грязной комнате на просиженном дырявом диване, в запачканном ситцевом капоте грузная немолодая еврейка с мясистым лицом и круглыми глазами, перебирающая заплывшими пальцами засаленные карты… Это была профессиональная гадалка; кругом сидело несколько женщин, ожидающих очереди, а гадалка изрекала предсказания, поводя своими круглыми глазами. И она сама, и вся обстановка производили отвратительное впечатление».

Но гадалками Зарядье не исчерпывалось. Иван Алексеевич Белоусов описал так называемые головные лавки – в них вываривали легкие, сердце, печенку, горло, рубец и целые головы крупного рогатого скота, из которых получали щековину. Эту снедь раскупали лотошники и бойко торговали ей на московских улицах. А чтобы голье не остывало, его покрывали на лотках тряпками. «Можно было купить на копейку, на две печенки и легкого с горлом, но были и более дорогие продукты, так, например, состоятельные мастера иногда посылали учеников прямо покупать в головные лавки обрезки кожи и жира с окороков ветчины: таких обрезков менее как на пятачок не отпускали. Там же можно было купить кость от окорока, которая, судя по остаткам содержимого на ней, стоила от 10 до 15 копеек. С этой кости нарезалось довольно порядочно ветчины, конечно, жилистой и заветренной. Такие закуски на языке мастеровых назывались „собачьей радостью“».

Кроме этих «радостей» продавали рубцы, завернутые в трубки и обвязанные мочалой, горячие кишки, фаршированные гречневой кашей, пирожки, по пять копеек за пару. Последние – самые разнообразные: в мясные дни – с мясом, с ливером, с капустой и яйцом, с молочной кашей, с творогом, а в постные – с рисом-рыбой, с капустой-луком, с грибами, с вареньем. Были и подовые пирожки с мясом, с рисом, изюмом, с творогом и «небольшие пирожки, в виде ушков, начиненные мясом с луком; эти пирожки разносились в особых ящичках, внутри которых находились металлические бачки, – в них-то в растопленном горячем масле и плавали эти пирожки». Ну и конечно, весьма были распространены пирожки-расстегайчики – начинка в них не закрыта тестом, отчего пирожок словно расстегнут (отсюда и название). Расстегайчик клался на блюдечко, посыпался солью, перцем, смазывался маслом и заливался подливкой из рыбного или мясного бульона, который держали в металлических узкогорлых кувшинах.

Нравы царили соответствующие. Газета «Московский листок» сообщала в конце позапрошлого века: «Проживающий в доме Трусевича, в Мокринском переулке, крестьянин Покровского уезда Иван Ефимов Куликов затеял ссору со своим жильцом, Александром Борисоглебским, который, придя в азарт, кинулся на Куликова и откусил ему правую ноздрю, прокусил правую щеку и искусал все пальцы. Искусанный отправлен в больницу. По заключению врача, означенные повреждения требуют тщательного лечения».

А что вы хотели, тут, чай, не Версаль!

* * *

При советской власти Зарядье стало живым памятником ушедшей эпохи. А. Февральский вспоминал: «Однажды, уже в тридцатых годах, подходя к Проломным воротам, на примыкавшем к ним старом доме Псковского переулка я к своему удивлению разглядел полустершуюся немецкую надпись рукописными буквами: „Zum brauen Hund“ („У коричневой собаки“), видимо, там когда-то был трактир или постоялый двор для немецких купцов. А поблизости, в одном из дворов того же переулка, находился доходный дом, где обитала беднота, с арками-переходами между корпусами (в три этажа). Это здание С. М. Эйзенштейн снимал в фильме „Стачка“».