Борис Дрозд - Любовные проказы и шалости

«Сволочь! – разозлился жена. – Ну, и сволочь же! Что делать? Ну, что делать с этим окаянным? И эти дружки его – все как один, негодяи и пьяницы!»

Она подошла к лежащему на полу мужу и с ненавистью изо всех сил ущипнула его за нос. Но благоверный даже ухом не повел. «Так бы нос у гада и откусила! – злилась женщина. – Проучить бы его как-нибудь, отомстить за все его похождения, за эти его пьянки-гулянки, за все мои муки, за мои бессонные ночи…» – думала она.

Но как отомстить?

«Вытащить его за порог, на лестничную площадку, пусть там валяется… Пусть проснется там на холодном бетоне… Будет знать, как в следующий раз пить с дружками… Впрочем, нет, там он, пожалуй простудится, хлопот потом не оберешься, да и пожалуй, разденут его», – соображала женщина.

И ничего подходящего не приходило ей в голову. «Черт с тобой, валяйся в прихожей до утра, буду я еще с тобой цацкаться», – решила она.

И, погасив свет, пошла спать.

Но не успела она лечь, как в голову ей пришла мысль о том, что если проснется среди ночи дочь, семилетняя Лидочка, пойдет в уборную и увидит в прихожей лежащего отца… пожалуй, испугается еще… Да и если эта скотина до утра не очухается, нехорошо будет, если Лидочка увидит спящего на полу отца… Она-то ведь думает, что отец у нее допоздна, а то и по ночам работает – в три, как он говорит, смены…

Пришлось ей встать, раскинуть стоявший в зале диван, бросить туда одну подушку. Затем она пошла в прихожую и включила свет.

Благоверный дрых без задних ног. С неимоверным трудом, ухватив мужа под мышки, перетащила она его обмякшее тело до дивана, затем, опустившись на коленки и поднатужившись, закатила мужнино тело на диван, как бревно. Подсунула под голову подушку.

«Скотина! Ну, ты у меня завтра получишь!.. А про какие это семьсот рублей он говорил? Мол, выиграл в бильярд… Врет, наверное…» – вспомнилось вдруг ей.

Она залезла мужу в карман брюк – ничего, только пачка сигарет «Бонд». Она затолкала ее обратно. Перевернула мужа на другой бок и залезла в другой карман и выгребла оттуда деньги. Расправила купюры, пересчитала – точно семьсот рублей, значит, не соврал муженек, правду сказал.

Она сунула деньги в карман халата и тут взгляд ее упал на мужнины туфли, которые лежали прямехонько на новеньком пледе. «Туфли-то мерзавцу надо бы снять с ног, ведь будет ворочать с боку на бок и перепачкает плед грязной обувью, не иначе», – подумала она.

И она один за другим стянула с него туфли, не расшнуровывая обуви. И теперь ей уже стало жаль его новенького пиджака, который, пожалуй, сомнется и вид потеряет, и его потом не отгладишь, и стало жаль мужниных брюк, которые тоже сомнутся, и ей же придется их гладить…

И как ни была она зла, как бы ни негодовала на мужа, бережливость и практичность взяли верх над злостью. Одежда-то ни при чем, она денег стоит, ее беречь надо, – решила она.

И женщина отнесла мужнины туфли в прихожую, поставила на резиновый коврик у дверей, вернулась в спальную и стала раздевать мужа. Приподняв его тело и ворочая его с боку на бок, стала стаскивать с него пиджак. Тут муж на секунду проснулся, с усилием держа голову на весу, открыл глаза и пробормотал: «Марьянка, ты что? ты не кантуй меня, пожалста, я ж в ауте…».

– Молчи уж, змей проклятый! – в сердцах проговорила женщина.

Но голова мужа уже обмякла и отвалилась назад. «Голым бы тебя на мороз, чтоб ты знал, проклятущий!» – сетовала женщина, борясь с его тяжелым телом.

Справившись с пиджаком и повесив его на спинку стула, она принялась за брюки – расстегнула ремень и замок-молнию на ширинке, ухватилась обеими руками за пояс и стала тянуть брюки вниз, выворачивая их наизнанку вместе с плавками.

И тут что-то выпало из внутренностей мужниной одежды, какой-то комочек. Кажется, выпал из его плавок. Недоумевая, женщина бросила его брюки и плавки на спинку стула и подняла этот комочек с пола, который на ощупь был мокрым. Вышла с ним в прихожую, на свет и… обомлела!

Комочек оказался использованным презервативом.

Марина с отвращением отшвырнула его от себя, судорожно передернула плечами и побежала в ванную мыть руки, дрожа от ужаса и отвращения. Но затем вернулась, подобрала резинку и бросила ее в помойное ведро.

«Так вот в какой ты бильярдной был! – с гневом думала супружница, отмывая руки под умывальником. – Мерзавец! Негодяй! Ох, и мерзавец же! На бабе был и даже презерватив не удосужился с себя снять и выбросить!»

Ей захотелось тотчас же будить мужа, бить его в гневе по щекам или бить его скакалкой, Лидочкиной скакалкой; хотелось засунуть этот гадкий презерватив ему в рот, чтоб он захлебнулся своей спермой, или засунуть ему в задницу…