Сергей Курган - Артисты и клоуны. Роман

Бабка, никак не реагируя на хохот, перебивает мысли Сережи:

– Да ты ешь солдатиков-то, ешь, – настойчиво повторяет она. – Ох, всегда одно и то же! Со вздохом смирения Сережа продолжает свой подвиг стоицизма – и берет очередного «солдатика». Когда же они закончатся?!

Внезапно спохватившись, Отец стучит себя ладонью по лбу:

– Так, всё. Без двадцати пяти. Я должен убегать. Я вечно должен бежать. Мне некогда! Мне работать надо! Мне в эфир читать!

– Пф! Кака там работа! – пренебержительно замечает теща. – Поговорил, и всех делов!

Отца охватывает гнев.

– Что вы понимаете?! – в бешенстве кричит он. – Я бегаю, вкалываю. Мне в десяти местах надо быть одновременно!

Ну натурально, она не понимает! Именно, что не понимает – и откуда она может это понимать? Она далека от этого, как от Луны. Она – портниха, дамская портниха. Хорошая портниха – когда-то в Куйбышеве у нее было немало заказов – у нее шили охотно. Во время войны она шила обмундирование для генералов, а после войны обшивала их жен. В ее понимании работа – это что -то материальное, то что можно потрогать, взвесить, съесть. Вот сшить что-нибудь или испечь, или даже пельмени слепить – это работа. Вот она всю жизнь работает – шьет, варит, убирает. Все время чем-то занята, и здесь, в Минске, тоже: семья большая, всех надо накормить, обстирать, да много еще чего – зять-то этим не занимается. У него дома никаких обязанностей нет – он на работе «пропадает». А что это за работа? Говорит да говорит. Она чуть не каждый день слышит его по радио. Стихи какие-то читает, да новости с бумажки. Нешто это работа? Вот ее отец, Степан Семеныч, был мебельным мастером, краснодеревщиком. И какую мебель он делал! Загляденье! Потому, понятно, и зарабатывал хорошо. А этому вон сколько платят. А за что? За то что языком мелет. Да здесь, в доме, все с утра до ночи языком мелят – и что? Нам за это платят?

Так она на это смотрит. Да, она не совсем права. А местами даже – совсем не права. Но так на это смотрят 80 процентов населения, – то есть, собственно, народ. Тот самый народ, о котором интеллигенция, и Отец тоже, так любит порассуждать. В романах почитать – и повосхищаться. Они народ уважают, они его понимают. На картинке. А вот он, народ, так сказать, в натуре – прямо у тебя под боком – и где понимание? Может, не стоит беситься и трясти кулаками, а объяснить что-то спокойно? Уважить тещу? Поговорить с ней по-родственному? Похвалить за что-нибудь? Ведь есть за что! Она ведь дом тянет. Так поговори – вдруг поймет? А если и не поймет, то всё отношения получше станут, а? Что если попробовать быть попроще? Снизойти?

Ты умный, знающий, образованный – так сделай первый шаг. Она на твой уровень подняться не может, – так спустись к ней. «Сходи в народ». Не надо, как граф Толстой, ходить босиком и в косоворотке, да веревкой подпоясываться – так «в народ» ходить не нужно, не от ума это. А просто прояви уважение к тому, что она делает. Да, она не знает, кто такой Шекспир, это верно. Но ей это и не нужно! Не всем это нужно – знать Шекспира: они без этого жили всегда, и дальше спокойно проживут. Да, им непонятны будут метания Гамлета – если им об этом рассказать. Они сочтут, что он, извиняюсь, с жиру бесится. И будут, кстати, по-своему правы. Ну, не дано им понять! Зато они умеют многое такое, чего не умеешь ты: печь, шить, строить и многое другое. Они нужны обществу никак не меньше, чем ты (а, может статься, и поболее). Просто они живут на другом уровне, и это – очень важный уровень.

Но нет: апломб и характер не позволяют снизойти. Да и у нее тоже – характерец еще тот! Так и уперлись оба рогами… А ведь можно было бы общий язык найти – было бы желание, добрая воля, но куда там! Вот и продолжается коррида.

– В 8:30 у меня эфир, в 9 запись у Соньки Сурич, – зять поднимает глаза к потолку, – ёппрст! Потом я бегу на киностудию. И хрен знает, сколько я там проторчу, а в пять – у меня уже индивидуальные в институте! А потом я притащусь домой, если не сдохну. И… вот это…, – он скрипит зубами, – А завтра заседание кафедры! Мне посрать некогда!

– Выпить и закусить-то время всегда есть. – не унимается теща.

– Вы… Вы!… – он не находит подходящего слова, для того чтобы охарактеризовать тещу, и лишь взбешенно трясет кулаками. Его душит гнев. Наконец, сорвавшиь с места, он, топая, убегает из кухни.

– Мама, ну что ты такое говоришь? – упрекает Бабку дочь.

– А че, вчера трезвый был что ль?

– Ты, правда, Мария, чего к Илье привязалась? – подает реплику Дед.