Надежда Поплавская - Прозаики ЛитКульта 2018

Старуха хитро щурилась, наблюдая, как обладатель раков пожирает внучкины губы. Худосочная Зоя Павловна, забравшись к хозяйке на плечо, растроганно слезоточила, сморкаясь в старухин воротник. Мертвец, тюком мотавшийся по полу салона, привстал на четвереньки и заколебался. Выблевав непрожёванные обиды, он стряхнул окоченение и непонимающе уставился на целующуюся парочку.

Его выразительное крысиное лицо исказилось гримаской умиления. Плоскомордая старуха с трубкой залюбовалась воскресшим существом с дредами. Зазывно подмигнула ему и, обезобразив лицо улыбкой, хлопнула себя по хрустящему заду. Только беременной женщине зрелище было неинтересно. Возможно, потому что она сошла на предыдущей остановке.

Ошалевший от переизбытка витаминов мужик вдруг закашлялся. Отпихнул от себя девицу, опёрся руками о свои колени, продолжая кашлять и хрипеть. Его хлябь исторгла что-то маленькое и проворное. Потом ещё одно и ещё.

– Тьфу! Дольки-то костлявые! – кукожился мужик, отплёвываясь от мандариновых косточек, которые разлетались в разные стороны. – Что ж не предупредила? Перезрелые!

Девица шевелила высосанным ртом, но едва ли произносила хоть один звук – истончившиеся, лишённые мякоти шкурки тряпично болтались, как облезшая от избыточного загара кожа. Беспомощно моргая глазами, она потянула омертвелые шкурки и оторвала их. Скомкала в маленький шарик и стыдливо убрала в карман.

Старуха тряслась и вибрировала от хохота, который большим комом дрыгался у неё во чреве, как проглоченный футбольный мяч. Гусеница её рта то сворачивалась в кружочек, то вытягивалась чёрной линией. Шерстяной шов лопнул, рот отверзся эскалаторным ковшом, жухлый язык вылетел изо рта и приклеился к влажному оконному стеклу никлым осенним листом. Зоя Павловна плаксиво задребезжала, вытянулась фрагментом арматуры и нескоропостижно издохла.

Трамвай, кладя болт на остановки, набирал скорость. Динамик истерил детским плачем. Притихшие раки, крестясь клешнями, залегли под сидениями. Выхаркнув все косточки, мужик встрепенулся, вынул из кармана смятую купюру и сунул безгубой девице. Ловкая старушечья рука перехватила купюру и спрятала в карман пальто.

– На новые нитки! – объяснила старуха, зажимая пальцами губы. Без шва её рот расползался как изъеденный молью свитер. Заметив давшую дуба Зою Павловну, старуха подняла труп с сидения и захихикала – из анального отверстия дохлой собачонки торчала палочка от «Чупа-чупс».

– Старая скалдырная проблядушка. – икая от всхохотов, бранилась старухина утроба.

Рыжая девица умоляюще посмотрела на мужика. Тот, скумекав, достал ещё одну купюру. Убедился, что старуха не таращится в их сторону, молча отдал девице. «На два кило мандаринов хватит» – виновато сказал он и выплюнул очередную косточку. Девица прогоркло зевнула, забралась к нему на колени и по-кошачьи склубочилась. Рыжий ирокез примялся, упершись мужику в пах. Мужик не роптал. Он мечтал о новых мандаринах, нежно-оранжевых с белыми прожилками.

Трамвай, растеряв оставшиеся колёса, дополз до депо, открыл двери и обесточился. Раки шмыгнули наружу.

«Пойду и я напоследок ознакомлюсь» – отважилась старуха, вставая с места. Спотыкаясь о распахнувшийся, болтающийся под ногами рот, она наощупь пробиралась по салону. Рванув на себя дверь водительской кабины, старуха отшатнулась:

– Вот те на!

На пустом сидении водительского кресла, обтянутого заводским целлофаном, не было даже сколь-нибудь заметной вмятины или продавленности.

– Иде же ты, миленький? – вопрошала старуха, поднимая с пола безвольный рот. – Мы же так в тебя верили!

Медленно оседая на пол, старуха завыла.

А зовут меня Достослад Неспростатович, следователь прокулатуры, вот кто я. И пришло ко мне дело, сижу расследую. Яишницу, конечно, кушаю, и молочком горячим со сливочным-то маслицем припиваю. Один сижу, а никто мне и не нужен. Следователь я знатный, и штаны у меня новые, кремовые. Вот так вот сейчас ножку выставлю в проход, чтоб лучше видно.

Здесь-то, на полу, как раз у моей ножки, и расположено покойное тело. Судя по всему – девушка. Голая судя по всему.

Вот, чем хорош кремовый цвет? А он так мягонько как будто намекает на обаятельную мою интеллигентность. Да, и доброту ещё. И важность. Важность следствию важна. А я, так самый важный во всей прокулатуре следователь. А стульчик тут какой-то узковатый, ну да ладно. Идёт мне очень кремовый, и с кожей сочетается чудесно.