– Допрыгайте, ноги сломаете! – заявил он, вдруг ни с того ни с сего.
От такого предупреждения ребята засмеялись ещё громче.
«Зелёнка» нам надоела, и мы пошли соревноваться в прыжках в длину со складов за магазином. Высота была намного ниже, чем крыша двухэтажки, примерно полтора метра. Мы разбегаемся и прыгаем в первый раз. Победитель – мой брат. Разбегаемся и прыгаем во второй раз…
Димон торчал из сугроба, истерично смеялся, закатывал глаза и качал головой.
– Нога! – единственное слово, которое он мог тогда выговорить.
Я подошёл к нему и похлопал по плечу:
– Хорош, Димон! Лучше моего притворяешься! – сказал я ему и засмеялся.
Димон засмеялся ещё громче, вцепился в мою руку, из глаз забрызгали слёзы, и он стал кричать, кричать букву «А». Я тогда испугался.
– Хватит, Димон, это уже перебор… – говорил я ему.
– Лёха, ему реально больно, он не шутит!
Все вместе мы достали его из сугроба и заметили, что бедро увеличилось. Все вместе мы подняли его и понесли к дому его бабушки. Мы вспоминали, чему нас учили на уроках ОБЖ (основы безопасности жизнедеятельности). Повреждённый участок необходимо было «обездвижить», чтобы избежать ухудшения перелома и уменьшить страдания больного. Мы положили Димона на обочине дороги, подложили под голову шарфы и шапки. Телефонов тогда ни у кого не было, не дошла ещё тогда цивилизация до нас. Один побежал за врачом тётей Ниной. А остальные подбадривали Димона, как могли. Тётя Нина приехала с дядей Васей, загрузили Димку и увезли в больницу. А дядя Вася скороговоркой крикнул на нас:
– Валите, домой, дебилы, раз, гулять спокойно не можете!
Угланами мы летом купались на маленьком пруду. Там, где мелко, берег и дно были глиняные. Там, где глубже – камни.
– Сын моряка, а не умеет плавать! Ха-ха! – угарал кто-то.
Я пулькался на мелководье с другими малышами. Вода баламутилась и становилась красной. Иногда я заходил в воду по шею и под водой показывал всем факи. Вокруг все матерились. А я не умел. Вернее, как-то тяжело мне было сказать эти гадкие слова. Был какой-то внутренний барьер. Родители дома при нас не матерились, когда батя был трезв. Наверное, поэтому я считал мат гадким, но сладким.
И вот я решился. Ушёл с головой под воду и кричу: «заебися пахнет пися, заебися». Вынырнул довольный. Сказал шепотом «заебися». А потом стало ещё легче. Вот как всё просто. Надо только попробовать.
Матерный словарный запас пополнялся медленно.
А потом и плавать научился. Толкнули меня в глубокую яму с напутственной речью:
– Жить захочешь – поплывёшь.
Но я пошёл на дно в первый раз. И во второй. Часто находился какой-нибудь Добрый человек, который поддерживал меня на плаву. Но потом он обязательно уходил по своим делам куда-нибудь. А у меня никогда не было своих дел.
Вечер. Я сделал уроки, сделал кое-что по дому, как хороший мальчик. Теперь я валяюсь на полу, на ковре, смотрю телевизор. Это мой заслуженный отдых. Как я хочу, так и провожу его. На диване лежит и отдыхает мама после работы. Пришёл отец. Вдруг он стал что-то кричать и громкими шагами зашёл в комнату.
– Дорогая, рассказать тебе, что твой любимый сынок опять учудил? – обратился он к матери, махая руками и садясь на диван.
– Что такое? – она посмотрела на меня.
– Да вроде ничего, – сказал я.
– Дорогая, ты заходила в туалет? – спросил он мать.
– Нет. Говори уже, хватит кривляться.
– Я прихожу домой после трудного рабочего дня. Захожу в туалет, а там! Гавно! Не смытое! Которое уже засохло.
Мы смеёмся.
– Хули, тут смешного? Это уже не в первый раз, Дорогая.
– Это не я! Наверное, это мама.
– Как выглядит гавно моей Дорогой, я знаю.
– Это не я, – сказал я и смотрел телевизор дальше.
Отец стал хмурый.
– Ой, хватит вам, – сказала мама и ушла в туалет.
Она ушла.
– И не стыдно тебе? Взрослый парень, а мать за ним до сих пор гавно убирает. Тьфу, блядь.
Я не смотрел на него и ничего не отвечал. В груди у меня что-то закипало.
– Пульт отдай.
Я отдал пульт и пошёл одеваться на улицу.
– Куда?
– Гулять.
– Сначала навоз в конюшне вычисти.
Когда я чистил гавно в конюшне, тогда я обзывал и дразнил отца. Становилось легче. И потом уже весёлый я шёл гулять.
Я неблагодарный сын. Потому что я затаил обиду на отца в далёком детстве.
Моя обида – это его запои, которые длились недели или месяцы. Некоторые люди пьют и становятся весёлые и радостные. С моим отцом было всё наоборот. Он разговаривал с телевизором или невидимым собеседником. Он кричал, плакал, ломал вещи, заставлял нас отжиматься и неустанно учил жизни. Он срал словесным негативом. Иногда брался за ножи или топор и сидел так на стуле, на диване или на полу.
Читать дальше