Андрей Кутерницкий - Ведь

А сейчас она затворит за мной дверь своей квартиры, где все это останется для меня позади как в пространственном, так и временном измерении, свет из-за моей спины, дающий на противоположную стену мой гигантский силуэт, сожмется в узкую черту, исчезнет со щелчком дверного замка, и в беззвучии, которое тем усилится, что мне подробно будут слышны ее удаляющиеся по коридору шаги, я окажусь на темной лестничной клетке, где электрические лампочки были вывинчены из патронов почти на всех площадках и растащены жильцами по квартирам, и начну медленно, отыскивая ногами ступени, держась рукой за пыльные перила, за которыми дышал сквозняком прямоугольный провал, спускаться вниз.

С этого и начну.

Свободен для новой жизни!

Мне хотелось быстрее уйти от ее квартиры, удалиться от нее сколь возможно дальше; слабая и все же живая ниточка еще продолжала связывать меня с нею, последняя, тончайшая, но я знал – как только окажусь во дворе, ниточка лопнет.

Я спешил. И с каждым следующим пройденным мной лестничным маршем радостное чувство освобождения от этой женщины росло во мне. Как будто лестница, которая сотни раз поднимала меня поздними вечерами на самый последний этаж ее дома, и опустошенного и усталого, но все равно не насыщенного впечатлениями – всегда не хватало какой-то малости, – снова низводила вниз и отпускала на свободу в промозглую хмурь осеннего утра с мокрыми тротуарами и седой, вздувшейся меж берегов рекой или в ослепительное буйство поздней весны, что было в такой момент упадка духовных и физических сил невыносимее любого ненастья; так вот, как будто эта лестница еще принадлежала потоку ее жизни, а двор и улица за подворотней были уже всеобщими, и я старался поскорее выгрести из этого потока, в котором плыл вместе с нею целых два года.

Юлия – так ее звали, и так она представилась мне в сонно-душный июньский полдень.

Одной рукой ведя машину, другой она пожала мою руку и в бесконечно долгий момент соприкосновения наших рук, как бы открывая свои мысли в пристальном косом взгляде, глубоко посмотрела в мои глаза, совершенно при этом не беспокоясь, что мы мчимся по запруженной машинами городской улице.

У нее был маленький, но мощный автомобильчик фирмы «Форд», доставшийся ей от ее бывшего, как я потом узнал, третьего по счету мужа, невысокого ранга дипломата, с которым она разошлась несколько лет назад. При разводе она отдала ему дорогие старинные церковные книги – ее покойный дед имел сан и преподавал в духовной академии, но выторговала себе автомобильчик, потому что была страстная автомобилистка, машиной управляла виртуозно и на сумасшедших скоростях. Сидя рядом с ней на переднем сиденье, я не раз испытывал чувство страха, ибо она вылетала на поворот на загородном шоссе, держа на спидометре сто тридцать километров в час. Конечно, для американских автострад это пустяк, но для расхлябанных российских дорог, где из-под колес пулями летят камешки гравия и где в любом месте из проселка вдруг может выкатить трактор, управляемый абсолютно пьяным трактористом, это риск непомерный. В конце концов, могут подвести даже не умение управлять машиной и не сама машина, а покрытие дороги, которое непредсказуемо. Я был твердо уверен, что когда-нибудь она разобьется.

Мы познакомились на одной из глухих улиц в районе, близком к торговому морскому порту, где дома неухожены, деревья хилы и воздух душен и чаден. Это была даже не улица, а переулок, совершенно пустой в полуденный час. Она стояла на мостовой рядом со своим «Фордом», глядя на него строго, как на любимую, но непослушную собаку, которая вдруг не захотела выполнить привычную команду, стояла, крепко уперев руки в бока, сверкая черными лакированными туфлями и распахнув легкий черный плащ, под которым серебрилось невероятное для этого сонного переулка вечернее платье. У ее ног был сильный крутой подъем.

– Вы что-нибудь смыслите в моторах? – спросила она, когда я, проходя мимо, поравнялся с нею.

Ни «Простите!», ни «Могу ли я вас попросить?»

И голосом очень низким, хрипловатым, как бы пропитым.

Бывают привлекательными уродства и пороки. Я бы то же сказал о ее голосе. Он был приманчивым от какой-то внутренней, звучащей в нем порочности. Он привлекал к себе, будоража в душе что-то темное. Такой голос поведет за собой к любым опасностям, в любые дебри. И пойдешь за ним, испытывая счастье от предстоящей погибели.

Я в моторах смыслил.