Алексей Брагин - Росстани

Обе женщины лежали на носилках на полу в приемном покое, без сознания, с густо и полно темно-красным пропитанными бинтами на голове и с такого же цвета студнями под головами. А еще кровь капала на пол – чужая, не их кровь, донорская – из плохогерметичных толстыми иглами проткнутых флаконов. И еще стекала по резиновым оранжевым трубкам многоразовых капельниц.

Повернувшись и сделав шаг к другой пациентке, Шведов наступил в лужу крови. Ногу не стал убирать. Наклонился. Пощупал пульс и у этой.

Решил брать в операционную ее – помоложе, и пульс у нее не такой тонюсенький, как у первой. С шансом девушка, с шансом. Надо брать первой.

Странной была эта его белая горячка. Еще накануне, получается, началась. Говорят мужики, он еще вчера на работу топор принес. Наточил. Ночью встал. Достал из-под кровати припасенное орудие. И четыре раза сонной жене рубанул по голове. Потом в комнату к дочери пошел. Она с мужем спала. Начал с зятя. Да тот в последний момент проснулся, руку подставил, ногой пнул. Вскочили они. Дочка сразу в ванную с криками убежала, заперлась на защелку. А муж ее с окровавленной рукой без пары пальцев на лестничную площадку рванул, вроде как на помощь звать. А дверь-то за ним захлопнулась. Пока соседи-мужики появились, пока дверь ломали, тот, свихнутый, спокойненько защелку в ванной выбил и еще восемь раз – по дочери. Пока та не затихла. Топор бросил. Пошел на кухню. Сел на табурет. Закурил. Тут и подоспели те, кому надо было поспеть. Надо было. Да только не так поздно.

Все это Даниле рассказывал местный хирург Миша, пока они с ним к операции готовились.

Миша уже в годах – за тридцать Мише. А вот хирург Миша – еще совсем молодой, второго года всего хирург. Раньше, до медвуза, служил Миша несколько лет фельдшером на флоте. Миша очень похож на лубочного боцмана и немножко на Василия. Вот только глаза у Миши с другого лица. Глаза у Миши очень печальные.

Начать решили без промедления, не дожидаясь вертолета с нейрохирургом из областной больницы. Прилетит, подключится. До того как его руки специальные понадобятся, еще кучу черновой работы надо проделать.

Две вены центральные. Кровь с растворами струй-но. Трубу в трахею. Мешок в руку. Калипсол. Ну, все. Поехали…

Баба Дуся, бабушка Данькина, с таким же звуком чай из блюдечка прихлебывала. Наконечник операционного отсоса в Мишиных руках втягивал из глубоких ран молодой женщины сгустки крови, мелкие осколки костей, волосы и разбитое мозговое вещество. Кусочки белого и серого вещества. С обрывками мыслей и памяти. Может быть, в этих обрывках – веселые серые глаза ее молодого отца и пахнущие махоркой его усы, каждый раз щекочущие ее пухлую щечку и прозрачное ушко, когда она падает испуганная в его руки, ими же, сильными и добрыми, подброшенная в небо. А может быть, в них – в кровавой сетке сосудов выпученные бельма, и клокочущая пена из скрипучего оскала гнилых черно-желтых зубьев, и летящее в переносицу уже тусклое грязное лезвие топора с прилипшей багрово-седою прядью матери…

– Ну, че там? – Колпак у Миши мокрый от пота. За руками своими он будто со стороны наблюдает. А они дело свое делают. Четко. Красиво. Кажется, их можно одних оставить. Без Мишы.

– Нормально. Давление держит. – У Дани надежда в голосе. Чует, что запах крови изменился, жуткости в нем поубавилось. С удовлетворением смотрит под операционный стол на банку с катетером. – Моча, вон, пошла…

– У меня тоже сейчас пойдет. – Хирург усмехается. Уже четыре часа в напряжении. Без шутки – никак.

– Катетер поставить вам, Михаил Федорович? – Анестезистка подключается. В таких случаях субординацию нарушать не возбраняется.

– Борисыч, я че думаю. – Миша глянул на банку отсоса наполненного кровавой с серо-белыми включениями кашей, – мужик бы точно уже коньки откинул. Смотри, мозгов сколько откачали. А бабе – хоть бы хны. Лишнее только убрали. Ей и оставшегося – выше крыши.

Вот она, необходимая разрядка. Маски марлевые у Миши и Дани заколыхались. Операционная сестра, дама солидная, старой закалки, не соглашается с выводом хирурга, бурчит что-то в ответ – то ли не довольная возникшей ненадлежащей атмосферой, то ли обидевшись за прекрасную половину. Но тоже радостно оживляется – глаза над маской выдают.

Даня думает.

Глаза в операционных – самые главные. Все остальное закрыто, скрыто, укрыто. Открыто только операционное поле. И глаза. Кровавая рана. И глаза.

Если на Джоконду надеть халат, колпак и маску, понятно станет, отчего картина гениальная.