Алексей Брагин - Росстани

Крайний северный N-ский район области пересекался жирной линией Полярного круга.

Мелкие точки населенных пунктов были редки и считаемы на пальцах.

Крупных кружочков не было вообще.

– И романтики, и практического опыта наш Данила Борисович там сполна получит, – явно о чем-то не договаривая, отхмыкнул Анатолий Петрович.

В восемьдесят восьмом – когда дышать, как перед смертью, стало полегче, а в состоянии Советского Союза проявились четкие признаки тяжелой некурабельной полиорганной недостаточности и прогноз для его, Союза, выздоровления представлялся крайне неблагоприятным – Даня захотел успеть по максимуму отхватить свою частичку практического и теоретического медицинского наследства, уходящего в мир иной, но еще подающего признаки жизни, государства.

«N-ский, дык, N-ский. Лесов, озер, речек, судя по карте, полно. Нарыбачусь-наохочусь. А буду единственным анестезиологом на весь район – так еще и лучше. Никто над душой стоять не будет. Хозяин – барин. Да и Левку туда же педиатром с Дашкой отправляют. Не соскучимся…»

Данила, стоя нынче с талончиками в очереди, вспоминая десятимесячной давности собрание по распределению будущих специалистов по районам, как и тогда в профессорском кабинете, привычным движением закручивает между пальцами в тонкий жгутик жесткую рыжую бородку.

Сегодня, по пути в общежитие, после сдачи выпускного для интернов экзамена и получения долгожданных «корочек» анестезиолога-реаниматолога, Данька выполняет общественное поручение – отоваривает все оставшиеся талоны на водку.

Свои. Людкины – жены своей, педиатрицы, вчерашней однокурсницы. Левкины да Дашкины – первогодной семьи первогодного педиатра с медсестрой, распределенных в тот же N-ский район. И еще талончики нескольких отзеленевших и уже начавших профессионально созревать трех анестезиологов, двух хирургинь и даже одного патологоанатома.

Много талончиков у Данилы. Берет десяток поллитровок. Пять литров. Должно хватить на всех.

Три оставшихся талона Даня продает алкашам у магазина. На вырученное, не особо выбирая из того немногого, что есть в магазине, покупает продуктов.

Все, что можно было – и талоны, и деньги, – оприходовал.

«Последний раз вместе все гуляем. По городкам да селам разъедемся – когда еще увидимся?» – срезая путь, через придорожные кусты пробираясь к дому, Данила носом глубоко втягивает черемуховый дым, меняет в руках значительно разные по весу – один тяжелый с тарой, другой легкий с кульками – пакеты и мурлычет недавно переделанную Кукинскую «За туманом»:

Общежитие для интернов – на пятом этаже психоневрологического диспансера.

Общага в диспансере – с отдельным, для проживающих в ней, боковым, исключающим для интернов и пациентов взаимное тревоженье, входом.

Прошлой осенью очередной этап распределенных в область докторов из Питерского медицинского заселялся сюда несколько смущенно – не помешает ли такое соседство их учебе?

Уже через неделю поступила первая жалоба. Не от интернов. От главного врача диспансера. На сумасшедшие гогот, топот, музыку и крики над головами замученных жизнью пациентов, пришедших и привезенных в старое, уже серое, но белое в прошедшей молодости здание в поисках потерянных веры, надежды и любви.

До черной лестницы на пятый, уже родной, этаж – коридор на первом, освещенный из открытых дверей подсобных помещений.

– Здрасьть, Марь Ванна! – Это – вахтерше, в двух парах очков перебирающей гречневую крупу. Это – мимо первой двери.

– Ната-а-аль Сергеевна! Ну, не на-а-адо! Сегодня – все будет нормалек! – Это – коменданту, вздрогнувшей и напрягшейся на звяк в оттянувшей до предела правую Данину руку ноше. Это – мимо второй двери.

– Люськ, Таньк, я – за вами! Пять сек! Успею – спинку потру! – Это уже симпатичной в халатиках девчачьей очереди в душевую. Это – мимо третей двери.

Четыре лестничных пролета вверх не прерывая дыхания, и – дверь в самую большую пятиместную несемейную комнату. Пинком.

– Доброго здоровьица, коллеги!

«Третия висна. На Епифана.