Валерий Касаткин - Ожидание свободы. Роман

Была в посёлке и еврейская синагога, а также корчма, принадлежащая еврею, мужчине средних лет Михе Дыбкину, у которого была жена и две несовершеннолетние дочери. В связи с войной, которую Российская Империя вела с Германией, и борьбой с пьянством, объявленной царём по всей стране, продажа спиртных напитков в корчме еврея тоже была запрещена, и заведение, по сути дела, превратилось в постоялый двор. Особо страждущие могли здесь приобрести бутылку «гарэлки», то есть самогонки, но тайно. Спиртным бизнесом по секретной договорённости с Дыбкиным занимался его работник, обслуживающий корчму. «Гарэлка» приносила хорошие деньги, и Дыбкин, хоть сам отрицательно относился к пьянству, от прибыльного дела отказываться не собирался. Денег хватало и на благоустройство прилегающей территории. Двор перед корчмой был выложен камнем, отчего здесь, в отличие от других мест в посёлке, не было грязи. Конечно, Дыбкин видел и понимал, какой вред приносит землякам его тайное дело. На его глазах многие мужчины, семьи которых еле сводили концы с концами, пропивали последние гроши. Жёны таких горе-мужиков, чтобы прокормить своих детей, становились попрошайками. И однажды Миха не сдержался и высказался о вреде пьянства.

2

Стоял тихий январский вечер 1917 года. Посёлок, близлежащие деревеньки, хутора, припорошенные снегом, излучали мир и спокойствие. Снег маскировал и крестьянскую нищету. Неказистые домики с покосившимися соломенными крышами зимой не казались такими убогими жилищами, как осенью. Еврейские же дома с металлическими крышами, приукрашенные снегом, на фоне крестьянских изб выглядели дворцами. Из окон некоторых из них струился свет от керосиновых ламп, а из труб кверху поднимался дым, говорящий о том, что за их стенами теплится неплохая жизнь. В одном из таких домов и жил с семьёй Дыбкин, которого все звали не Миха, а Миша.

Было семь часов вечера. Миша, согласно заведённому режиму, перед сном вышел на улицу, чтобы прогуляться и заодно проверить своё заведение, которое находилось в ста метрах от его дома. Быстрым шагом по узкой улочке, а потом через площадь, мимо Троицкой каменной церкви и четырехклассного училища он дошёл до корчмы и, остановившись возле входной двери, прислушался. Внутри помещения двое мужчин разговаривали на повышенных тонах. В одном из них он по голосу сразу узнал Стёпку Новикова по кличке Гулька, который языком работал лучше, чем руками и ногами. Было мужику тридцать пять лет, и жил он в ветхом доме в деревне с женой и тремя детьми, двое из которых были мальчики. Отца его забрали в армию, откуда тот не вернулся, а мать рано умерла от тифа. Остались Гульке по наследству домишко и кусок земли, который почти ничего не родил из-за плохого ухода за ним. Выращенной картошки и овса хватало на малое время. Поэтому Стёпке с неохотой, но приходилось подрабатывать у крепко стоящего на земле белоруса, сорокадвухлетнего мужика Конькова Филиппа Павловича, который занимался любимым делом и мечтой всей своей жизни – разведением породистых лошадей.

До дома Гульки от корчмы была ровно верста, и Стёпка частенько по вечерам преодолевал это расстояние, чтобы выпить «гарэлки» за свои деньги, а вот закусить старался за чужой счёт, используя для этого природой данное красноречие и хорошо подвешенный язык. Кроме этого, Новиков умел читать и писать и даже за свою полугультайскую жизнь прочитал несколько книг.

Дыбкин, стоя под дверью, услышал удар чем-то по столу, не выдержал и вошёл внутрь приёмного помещения, и сразу же в его носу защекотало от едкого запаха табачного дыма, глаза заслезились. Миша прокашлялся и, подойдя к двум посетителям, сидящим за деревянным столом, помахал рукой, разгоняя дым.

– Здорово, мужики! Мне можно дополнительно сэкономить денежки на том, что самому не надо тратить их на курево. Для этого достаточно заглянуть сюда – и я уже одурманен. Вот и сейчас у меня уже голова закружилась от дыма.

– Значит, выходит, ты на нас дополнительно экономишь, а следовательно, ты нам должен делать проставку за счёт заведения, – Стёпка мутными глазами посмотрел на Дыбкина и скривился в улыбке, обнажив, как ни странно, ровные целые зубы.

– Слушай, парень, а ты случайно не еврэй? – Миша смачно выделил последний слог «рэй».

– Может, я и хотел бы им быть, но у меня душа другая. Она у меня требует простора, полёта. Но я пока зажат в тиски между двумя эксплуататорами – тобой, Дыбкин, и коневодом Коньковым. Правда, у тебя моя душа отдыхает, но ты забираешь у меня время и убиваешь желание вырваться из алкогольного дурмана, – Степан помахал указательным пальцем перед глазами еврея.