Олег Мраморнов - НАБЛЮДЕНИЯ и СЮЖЕТЫ. В двух частях

Наедине с моей осенней ночью

Я всё принял и я на всё готов.

Но голос прошлого на родине невнятен,

Родимый край от многого отвык,

И собеседнику обидно непонятен

Мой слишком русский, правильный язык.

Чужой, чужой – почти что иностранец,

Мечтающий о благостном конце,

И от костра пылающий румянец

Не возвратит румянца на лице.

Снова власть воспоминаний? Так ведь дана ситуация реального возвращения. Туроверов вновь в родной степи: вдыхает запах дыма, ночует у костра… Он однозначно говорит: не в сновиденьях, нет – теперь воочью. Можно ли допустить, что в жизни Туроверова было такое, чего мы не знаем: он мог ненадолго возвращаться в родные степи в конце сорок первого или в сорок втором году. Стихи не исключают такой вариант.

Как испытанный в боях воин он был рисковым человеком, при сильном желании мог осуществить возвращение на практике, либо присоединившись к знакомым казакам, приходившим на Дон и Кубань, либо как-то иначе. Он не хотел, чтобы об этом знали, и, скорее всего, не принимал участия в военных действиях против Красной армии. Если бы ему предложили прицепить на казачий мундир опознавательные знаки частей вермахта, он бы такого мундира ни за что не надел. Видеть на родине чужаков он не желал. В стихах военных лет он прямо высказывается: Но помогать я никого чужого/ Не позову в разрушенный курень…

Но есть у него загадочные строки – в смысле неясности того положения, откуда наблюдает мир автор, в это время долженствующий проживать в Париже или где-то поблизости.

Куда ни посмотришь – всё наше.

На мельницу едет казак.

И весело крыльями машет

Ему за станицей ветряк.

(1941 г.)

Туроверов строго говорит: Пощады нет тому, кто для забавы/ Иль мести собирается туда… И ласковый европейский плен сменяется у него на холодный сумрак Европы. Поэта, похоже, кто-то соблазнял выступить с соплеменниками-казаками на стороне вермахта, но он не поддался.

К исходу военных лет у него усиливается мотив примирения с родиной, торящей новый путь. Это хорошо видно по написанному в 1944 году стихотворению «Товарищ».

Перегорит костёр и перетлеет,

Земле нужна холодная зола.

Уже никто напомнить не посмеет

О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью,

Утратою горчайшей из утрат:

Мы расплатились братскою любовью

С тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,

Встречались мы, наверное, не раз.

Меня Господь спасал среди пожарищ,

Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,

Когда, почуяв смертную тоску,

Я, весь в крови, ронял свои поводья,

А ты, в крови, склонялся на луку.

Тогда с тобой мы что-то проглядели,

Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:

Не для того ль мы оба уцелели,

Чтоб вместе за отчизну умереть?

В шестидесятые годы Туроверов не приезжал в Россию, как его соплеменник и соратник по перу Николай Келин, который посещал СССР и ездил на Дон, дважды дружелюбно встречался с Михаилом Шолоховым. Туроверов трудился в парижском банке, продолжал комплектовать казачий музей. Стихов у него стало меньше, но он писал добротную историческую прозу.

После завершения Второй мировой войны он с надеждой взирал в запредельную даль, туда, где ищет примиренья с небом бурей растревоженная степь.

Он завещал похоронить себя в степи поближе к Дону, к старому Черкасску, на уцелевшей целине, в походной форме родного Атаманского полка. И это его желание надо непременно исполнить, ибо нет в его стихах ни злобы, ни обиды, а есть прощение и примирение.

Фёдор Крюков родился и прожил если не б о льшую, то значительную часть жизни в станице Глазуновской на севере области Войска Донского, на лазоревой

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.