Ирина Арсентьева - Solo Piano Терезии Пасюк

Кроме усов у меня есть голый щетинистый хвост. Вообще-то щетинки ощутимы, только если провести рукой против шерсти. На самом деле он довольно гладкий. По моему мнению он очень украшает меня, хотя на первый взгляд напоминает грубую плетку. И я совершенно не понимаю, почему именно он вызывает у вас необоснованное чувство страха. Ведь я его никогда не использую в качестве орудия нападения или защиты. Висит себе хвост спокойно и висит, – и она пропустила упругий, извивающийся подобно змее хвост через замкнутые колечком лапы. – Чтобы немного успокоить вас по поводу хвоста, скажу ещё вот что. Тонюсенькие волоски, покрывающие его, которые все и называют щетинками, используются, между прочим, при операциях на глазах. Так что прошу учитывать мой неоценимый вклад в современную офтальмологию.

Моя меховая шубка цвета агути, и я вас очень прошу именно так обозначать её цвет, тоже хороша, несмотря на то, что имеет не совсем опрятный вид из-за длинных, вечно торчащих во все стороны волосков, жёстких, как проволока. Но если посмотреть на меня, выходящую из воды, то даю вам честное слово, от меня невозможно отвести взгляд – перед вами само совершенство, – и она грациозно выгнулась, чтобы Путейцев имел возможность рассмотреть её всю. – А если начать разбираться по существу, то окажется, что я очень похожа на вас. Говорят, что если меня увеличить до роста человека и распрямить скелет, то можно обнаружить необыкновенное сходство в нашем строении. Суставы у нас с вами устроены абсолютно одинаково, а кости имеют равное количество деталей.

Именно поэтому нас, крыс, считают лучшим модельным объектом для исследований, разработки методов лечения и предупреждения болезней человека. В связи с этим нам прощают даже то, что в год каждая из нас съедает около двенадцати килограммов продуктов и ещё больше пищи делает негодной. Статистика, а это, на мой взгляд, довольно-таки точная наука, говорит, что каждый шестой фермер на Земле кормит не людей, а крыс. Ну, что ж! С этим приходится мириться. Человечество прощает крысам все неблаговидные деяния в благодарность за то, что имеет возможность использовать нас для изучения генов и разработки новых лекарств. В одном из учебных центров, как я слышала, открылся памятник «Мышь, вяжущая нить ДНК». Не каждое животное может похвастать таким уважительным к себе отношением. И опять позволю вам заметить, мышь – не крыса, хотя тоже является лабораторным животным. Она рядом с крысой даже стоять не имеет права. По уровню развития, конечно. Поэтому делаю заключение, что скульптор, создавший это величайшее и единственное в мире произведение искусства, посвятив его огромной группе мышевидных грызунов, отдавших жизнь во имя науки, вероятнее всего был невежей, в тонкости анатомии не вникал, и грызуны для него были все на одно лицо.

На этом, пожалуй, я закончу короткую лекцию о пасюках и перейду к рассказу о своей жизни, которая началась в тот день, когда моя мать двадцать пять лет назад принесла многочисленный по всем меркам науки для первого раза приплод. Я была тринадцатой.

– Расскажите о доме, в котором прошла ваша жизнь, – Путейцев ненавязчиво продолжал допрос, отмечая про себя, что и рассказ крысы, и сама она увлекает его всё больше и больше.

Образы неожиданно стали оживать один за другим, дух старого деревянного дома с остатками прежней каменной облицовки на стенах заполнил маленькую допросную комнату, и Путейцев вместе со своей собеседницей оказался на окраине Катинска.

– Я живу в этом старом, повидавшем многое на своём веку доме уже четверть столетия. Скажете, что крысы не живут так долго, и будете правы. Мать моя не прожила и года, а её первые малыши и месяца. Вот здесь, в углу кладовки, лежат их мумии. Не нужно кривить нос и закатывать к небу глаза! И «фу, какая гадость!» тоже говорить не нужно. Мумии лежат ровными рядочками на полочке ни много ни мало, а двадцать пять лет. Ничего удивительного! В этом странном доме, не похожем на другие дома, хранят всё, даже мумии крыс!

Грустно и больно вспоминать о том, что произошло за эти годы, и тем более рассказывать об этом. И тем не менее я попытаюсь вспомнить всё до мельчайших подробностей.

Родственники мои передохли, словно мухи от дихлофоса, в этом чудовищном доме с ужасающим интерьером и выворачивающими нутро наизнанку запахами старости, одиночества и психического расстройства. Как его там называют медики? Синдром Плюшкина? Синдром, так синдром. Пришлось мне, не лишённой, как мне кажется, здравого рассудка, с этим синдромом сожительствовать многие годы. И с его обладателями тоже. За двадцать пять лет я ко многому привыкла и со многим смирилась. Уйти предлагаете? Можно было, конечно, и уйти. Но нужно было принимать такое решение с самого начала. Теперь уже поздно. Да и куда мне идти? Ведь это и мой дом тоже.