Array Сборник - Сборник лауреатов премии Владимира Набокова. Том 3

Где живёт вот такой же отшельник?
Я его призываю в созвучье.
Может, он и не мой современник,
а из расы, ушедшей в затучье

в те далёкие годы парадов,
когда глину с адамов месили,
когда жатву с роскошных парадных
вероломы и голод косили?

Посылаю сигнал соплеменнику —
по морфеме и книжному хрусту
мы друг друга найдём, поелику
свято место не должно быть пусто.

Мела́ песчаная позёмка…
У моря пляжные зонты
приспущены… как на поминках
просторы мрачны и пусты.

Купель бугром кофейной пены
вскипает, выплеском грозя
смыть, не скорбя, столбы и стены,
где мной утоптана стезя…

Но жизни оторопь нечасто
сей посещает уголок
в созвучии с души ненастьем,
заиливая бурность строк.

Тревожный день слезой горючей
притушит пекло, что во мне
терзает дух змеёй гремучей.
Конец всему есть на земле.

О Боже правый! Ты – щадящий,
закаливая нас, как сталь.
Всё в мире этом преходяще —
и боль, и радость… и печаль.

Мне чужие зачем перемалывать дни —
обличать, поучать, негодуя?
Напишу о себе, как искала огни —
во, танцуя на углях изгоя…

Экзистенция, самость… И как там ещё
Кьеркегор описал мою сущность
или существование? Боль занесёт
в книгу Красную счастья наличность.

В чём прокол, перебор, в чём планиды прикол?
Будто сердце жмёт в жёсткой ладони
парафраз этих строк; как пощёчины звон
мой вечерний сюжет на балконе.

Забуревший заката карминовый плед
(не занесенный в Красную книгу!)
кроет тщательно краповый солнца берет,
как косарь в полотенце – ковригу.

Нынче – вакуум. Даже комар не зудит.
Море с небом слилось в поцелуе.
Ну а будет земля из-под ног уходить —
ей отправлю вослед: «Аллилуйя»…

Ель ветвистая, ель лапастая
приютила берёзку юную…
Опускалась темень лобастая
на речушку гор многострунную…

Цельнолитая и многопадная,
испытавшая засуху века,
пережившая голь перекатную,
серебрилась журчанием смеха,

искромётной пречистою синью.
Я смеюсь с ней над вымыслом фальши,
пролетая крылатою тенью
за потоком всё дальше и дальше…

Зачерпну хрусталя в ковш ладони,
окачу всю себя с головою,
преклоню пред Величьем колени,
наслаждаясь живою водою.

Напитаюсь магической силой,
захмелею от волюшки-воли —
необъятной, и грозной, и милой,
от щемящего счастья до боли…

Робости па, будто в дни гололедицы
Шатко скольжу – в такт скрипят половицы.
Смотрят немеркнущим взглядом портретов,
Дыханьем пейзажей, меню натюрмортов
Со стен нарезные квадратики жизни
Застывшей навеки янтарной смолой,
Не ведавшей боле роли иной…

За кисти порханьем влачатся мазки —
Что рыбные стаи селёдки, трески,
Как старого тына колы – вкривь и вкось,
Как оперенье – перьями врозь,
Клочьями пятна, размывы, мазня —
Блужданья затейливой музы
Не терпят закрытые шлюзы…

И так эти символы хороши,
Когда на холсте чьи-либо карандаши
(В отличье от жизни полотен,
Чей стиль безысходностью плотен)
Способны влюблять, вдохновлять, окрылять…
О! Сколько оттенков в них счастья —
Амброзии душепричастья.

Чашечка с узенькой талией,
Будто матрона в Италии,
Изыскана и строга.
Ручка – с размахом кометы,
Словно над ликом портрета
Вскинута брови дуга…

Пышные чресла – на блюдце.
Нежными фалдами гнутся
Блюдце и чашки бочок…
На дне «близнецов королевских» [19] Королевские близнецы – разнополая двойня.
В сомнении доводов веских
Спешу полоскать зрачок.

Для теургии кофейной
Гадалки прибор трофейный —
Подручный набор простой…
В коричневой патине гущи
Пытаются высмотреть кущи
Анима, анимус мой.

Дождь хлестал, словно пьяная баба
По щекам, как в истерике драки…
По стеклу, будто щупальца краба,
Расползались водные знаки…