Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу

Сейчас Гюнай лежала пластом под одеялом, смотрела на гипсокартонную волну на потолке, линия которой попирала все законы природы и математики, и задавалась вопросом: а почему же она, собственно, вышла замуж за Халила? И тут же ответила – потому что он не плевал на тротуар, потому что его не интересовало, какой доход у её родителей и сколько стоит её мобильный телефон, потому что он не кидался на всех девушек подряд, потому что он работал на хорошей работе и был вроде бы из порядочной, интеллигентной семьи. Вот, собственно, и всё. К тому же она вышла замуж в двадцать три года, когда над ней уже нависла угроза остаться навеки старой девой, о чём не уставали напоминать ей родственницы женского пола, которым не терпелось потанцевать на свадьбе. Некоторые наиболее лютые уже принялись подбирать ей кандидатов на своё усмотрение. Среди женихов были сорокалетние девственники, чрезмерно привязанные к матерям, исправившиеся наркоманы и потерянные мальчики, которые мечтали поскорее жениться и начать ходить налево.

Они бросили сальсу после того, как поженились. Халил начал работать на двух работах сразу, а Гюнай сидела дома, постепенно забывая всё, чему выучилась в институте, и готовя обеды, что поначалу её развлекало. Но скоро ей стало скучно. Ребёнок лишь немного скрашивал однообразные дни. Она выставляла в социальных сетях его фотографии, где они собирали немалое количество комментариев, полных умиления, люди писали, что дети – огромное, величайшее счастье, и это немного утешало Гюнай, к тому же приятно щекотало самолюбие, ведь она уже мать, а многие её сокурсницы до сих пор не замужем и наверняка умирают от зависти. И всё же она скучала. Она вроде как сделала всё то, ради чего жила на свете, и больше делать было нечего – только пожинать плоды своей успешности. В Facebook, там, где раздел информации, в качестве «места работы» она написала гордое «Мать и Жена». Если люди поверят в то, что Гюнай фантастически счастлива, то и она в это поверит.

А сейчас она лежала и думала о том, что её муж некрасив. Как она раньше этого не замечала? Он был едва ли выше её самой ростом, щуплый, выцветший какой-то, с кошмарными мешками под глазами, как будто только и делал, что пьянствовал по ночам, хотя он вообще не брал в рот ни капли спиртного, потому что изображал из себя мусульманина. Да и на ощупь, в темноте, под одеялом, Халил был холодным и шершавым, словно ящерица.

Гюнай попыталась прогнать эти мысли. «Просто мне приснился плохой сон», – сказала она себе. Но это было не так. Её голова до сих пор кружилась, а тело словно хранило чужое, позаимствованное тепло, потому что на самом деле Гюнай приснилось, что она танцует сальсу с Учителем.

Наяву это произошло только один раз, случайно, когда Халил заболел и не пришёл, и Гюнай осталась без партнёра, а лишних мужчин, как обычно, не было. Учитель исполнил свой долг и танцевал с Гюнай сам, умело скрывая страдания по поводу того, что танцевала она плохо и её трудно было вести. А она словно впала в транс, дрожала и танцевала хуже обычного, потому что очень беспокоилась о том, что он подумает. После, когда удивлённая Гюнай пыталась понять, отчего же она так волновалась, она сказала себе, что, должно быть, поддалась всеобщему трепету перед непререкаемым авторитетом Учителя. С тех пор как он удостоил её танцем, все другие партнёры, включая Халила, казались ей неуклюжими и неумелыми. К тому же от многих из них дурно пахло.

Напротив их дома возводили очередную новостройку, и в этот ранний час отчаянно торопящиеся рабочие уже начали осквернять тишину пыльного утра воплями лагунд, распиливающих камни. Находиться в спальне стало невозможно.

Гюнай встала с кровати и пошла на кухню, чтобы, как всегда, приготовить завтрак, но вместо этого сварила себе безвкусный кофе в электрической кофеварке, подаренной свекровью, и села за стол, задумавшись. Хоть разочек, и Халилу вовсе необязательно об этом знать, она должна пойти на сальсу и вспомнить, как это было. Едва она успела принять это решение, как из спальни раздался грохот и оглушительный плач – ребёнок проснулся и умудрился вывалиться из кроватки.

Байрам имел неосторожность поделиться планами относительно сальсы со своим давним приятелем Мамедом, когда они сидели на скамейке в сквере и щёлкали семечки, устилая ковром шелухи всю мостовую. Под ногами у них топтались толстые и обнаглевшие голуби, они активно поклёвывали мусор, но парни сорили куда быстрее, чем птицы успевали убирать.