Александр Мирлюнди - Минотавры за кулисами

Была ночь. Генрих открыл глаза оттого, что сосед по палате, мальчик на годик младше, лежащий в перпендикулярно стоящей кроватке, что – то шептал. Генрих прислушался…

– Лисица, лисица… соловей… лисица… Лисица, лисица… соловей… лисица…, – медленно, причмокивая, горячо шептал мальчик. Затем опять: – Лисица, лисица… соловей… лисица…

Именно так: сначала быстро два раза «лисица», потом пауза, после нее «соловей», затем после совсем маленькой паузы еще одна «лисица».

«Может, нянечку позвать? Лекарство чтоб дала?», -подумал Генрих, но почему-то не стал этого делать. Да и мальчик вскоре затих.

Генрих закрыл глаза, засыпая, и тут… он увидел цвет, который никогда не видел! Это было так спокойно и торжественно, что Генрих даже не обрадовался, не удивился, и не восторжествовал. Он воспринял это как должное. Цвет был… не то что прекрасен, он был абсолютно естественен, как естественен синий, желтый или красный. Генрих даже удивился, почему он не представил его себе раньше. Более того, Генриху показалось, что цвет ему знаком, и он уже видел его когда-то давно-давно… Затем этот цвет сменил другой, такой же естественный и удивительный, затем ещё один… и ещё… и ещё…

Когда Генрих проснулся, санитары перекладывали мальчика-соседа с кроватки на железную каталку. Глаза у мальчика были закрыты, а рот смешно приоткрыт и сдвинут в сторону, как – будто мальчик скорчил рожу. В конце больничного коридора доносился плач и вскрикивания.

Мальчика увезли, крики в конце коридора прекратились, а днем пришел врач, и долго осматривал Генриха, после чего сказал, что видит так называемые «значительные улучшения». Через день Генриха выписали.

Вот этой тайной и поделился тогда Генрих худруку и будущим коллегам, сидя на сцене, окруженный горящими свечами. После того, как он закончил, стояла полная тишина. Было слышно, как время от времени потрескивает та или иная свечка. Алёна Петровна встала и медленно прошлась между первым рядом и сценой.

– Цвета эти помнишь? -она резко подняла голову, тряхнув рыжей копной волос.

– Конечно, помню!

– Опиши хоть один!

– Как-же я вам его опишу?! – растерялся Генрих, -Его и сравнить не с чем… В природе нашей такого цвета нет…

– Пиздишь ты, судя по всему, Генрих, ох как пиздишь… – задумчиво и медленно произнесла Алёна Петровна.– Тебя, кстати, в честь кого Генрихом назвали?

– В честь Карла Девятого…

– Чего???

– Ну, мама беременная читала" Хроники времён Карла Девятого»… Генриха Манна…

– Аааа… Так бы и сказал…

3.

Все было по приколу. И помпезное огромное здание театра сталинской архитектуры. И статуи женщин в туниках. И высокие потолки, поддерживаемые колоннами. И широченные мраморные лестницы. И бордовые стены с черно-белыми фотопортретами артистов.

А вот и этого народного фотография, к которому они якобы поступают. Говорят, сидит в приемной аудитории. Шерри сдавливал хохот, но время от времени ржал как дурак, быстро сдавливая двумя ладонями рот.

«Вот, прикол-то, бля! Вот прикол!» -все время приговаривал он, давясь смешками.

У них попросили паспорта. Да вот они! В матерчатых нагрудных ксивниках со знаком pacific, вышитым крупным бисером.

Странные лоховатые и мажорные мальчики и девочки окружали их. Большинство из них что-то повторяли, повернувшись к углу и глядя в пустоту, и были похожи или на каких-то забитых овец, или на псевдоразвязных фальшивых героев из плохих фильмов.

«Артисты, ёптить, будущие таланты!», – толи презрительно, толи с состраданием подумала Ира.

Сначала она сравнила здание театра с большим жутким животным, но немного побродив по коридорам и фойе, ей почему-то стало нравиться находиться внутри этого животного. Она вспомнила, что была когда-то в детстве в этом театре, смотрела какую-то сказку, не пойми какую, и здание, наложившись на какие-то теплые воспоминания детства, показалось Ире даже каким-то родным.

Ой! Что это?! Называют фамилии, среди которых ее фамилия, фамилия Шерри…

Какая-то женщина неопределенных лет повела их с несколькими ребятами по узким лестницам, закоулочкам, в которых стояли люди и курили. Потом через небольшой полутемный коридор вывели в просторную комнату с малюсенькой сценой и круглыми окошками под самым потолком. Напротив сцены на подставных стульях за длинным столом сидело несколько человек. По центру- тот самый народный мастер сцены, портрет которого Ира разглядывала в фойе и набиравший молодежный курс при театре. Им учтиво предложили сесть. Будущий худрук курса устало и беззастенчиво рассматривал вновь прибывшую пятерку и доброжелательно улыбался.